Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были? Страница 30

Смертоубийство в Брюсовском переулке. 15 июля 1939 года

Юрия Олешу, частенько навещавшего в последние годы семью Мейерхольдов, не оставляло предчувствие неминуемой беды. «Тревога жила в их доме, помимо них, сама по себе, – писал он. – Когда я жил в этом доме в их отсутствие, я видел, слышал, ощущал эту тревогу. Она стояла в соседней комнате, ложилась вдруг на обои, заставляла меня, когда я возвращался вечером, осматривать все комнаты – нет ли кого там, пробравшегося в дом, пока меня не было, – заглядывать под кровати, за двери, в шкафы. Что, казалось, угрожало в те дни этому дому – в дни расцвета и власти хозяина? Ничто не угрожало – наоборот, отовсюду шла слава с букетами, восхвалениями, заграничными путешествиями. И все же тревога была такой властной в его пустом доме, что иногда я просто обращался в бегство – ни от чего, от обоев, от портрета хозяйки с большими черными глазами, которые вдруг начинали мне казаться плачущими…»

Костя зашел в «желтую» комнату с газетой в руках и громко, по-театральному объявил:

– Мейерхольда лишили звания народного артиста!

Чашка в маминой руке дрогнула, а Таня, ничего не понимая, с ужасом смотрела на брата. Из кабинета тут же появился Мейерхольд, взял из рук пасынка газету и быстро пробежался глазами по заголовкам.

– Ерунда! – поспешил успокоить он свое встревоженное семейство. – Никого ничего не лишили. Что ты, Костик, сумятицу вносишь?.. Ну вот. Просто появилось новое звание – «народный артист СССР», а мне его не дали. Пока не дали. Это еще ничего не значит – звания людьми даются, а люди могут обмануться. Вот и все.

Но в данном случае ошибся как раз Мейерхольд. Второй звоночек прозвенел, когда его с супругой не пригласили на торжественное заседание Верховного Совета, на котором принималась новая Конституция СССР. В этом Зинаида Николаевна увидела плохой знак.

Но Всеволод Эмильевич по-прежнему еще списывал плетущиеся вокруг закулисные игры на происки злопыхателей и ненавистных шептунов. Он понимал, что должен, обязан, наконец, сыграть «в масть», угодить хозяевам страны. Ему показалось, что не прогадает, поставив к 20-летию Октябрьской революции спектакль «Одна жизнь» по роману Николая Островского «Как закалялась сталь» как «первую настоящую советскую трагедию. Суровую, горькую, но опаленную верой в бессмертие идей революции».

Но спектакль так и не дошел до официальной премьеры. После первого показа Комитет по делам искусства потребовал от постановщика серьезных доработок. Тут же «Правда» вонзила свою «дюжину ножей в спину революции», пригвоздив: «Чужой театр». Постановку назвали «политически вредной и художественно беспомощной вещью». Читая разносную рецензию, Мейерхольд понимал, что, если бы он даже инсценировал «Краткий курс истории ВКП (б)», приговор ему был бы вынесен точно такой же.

7 января 1938 года Зинаида Райх в последний раз вышла на сцену, 725-й раз сыграв свою «Даму с камелиями». За кулисами потеряла сознание.

На следующий день постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) ГосТИМ был ликвидирован. Заключительная фраза документа – «Вопрос о возможности дальнейшей работы Вс. Мейерхольда в области театра обсудить особо» – Всеволоду Эмильевичу показалась особенно зловещей. Он горько улыбнулся, собрался пошутить, сказать Зиночке, что это напоминает ему повестку, но, взглянув на побледневшую жену, промолчал.

Но как жить дальше? И на что? На вопросы встревоженных друзей он отвечал: «Я, как Хлестаков, согласен в любое богоугодное заведение, кроме тюрьмы». Слава богу, на первых порах Мейерхольда приютил в своем оперном театре Станиславский. Но после кончины Константина Сергеевича опальный режиссер вновь оказался не у дел.

Горше всех переживала закрытие театра Зинаида Николаевна. Это было для нее концом как актрисы. Мужа рвали на куски, а в доме металась терзаемая своими призраками женщина. Только к лету нервный кризис отступил, и Райх постепенно начала возвращаться к жизни.

«Чтобы мы не вешали нос, доктор Мейерхольд лечил всех смехом, – вспоминала Таня Есенина. – Садились не за стол, а в сторонке, поставив стулья в кружок. Читали вслух «Голубую книгу» Зощенко, а ведь это было вовсе не отвлекающее чтение… Раз Мейер показал, как должен выглядеть осатанелый злоумышленник, которого изображали под его именем в газетных статьях. Он надел тулуп, в котором ездил на дачу, вывернул его косматым мехом наружу, а уж как ходил и глядел – разве опишешь?! Мы падали… Хохотали, когда Всеволод Эмильевич зачитал нам текст отлучения Льва Толстого от церкви…»

– Внимайте, чада мои! «Святейший Синод в своем попечении о чадах православной церкви, об охранении их от губительного соблазна и о спасении заблуждающихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовременным, в предупреждение нарушения мира церковного, обнародовать нижеследующее послание:

Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живаго… И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая…»

До того пафос и грозные завывания напомнили Косте и Татьяне тональность и лексику сегодняшних газетных публикаций, бичующих ГосТИМ и его создателя, что даже страшно стало, и они с опаской покосились на сидевших рядом друзей: а вдруг… Но «доктор Мейер» продолжал:

«Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит свое общение с нею… Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины. Молимся, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь».

Только Зинаида Николаевна нуждалась в покое и одиночестве, а потому уговорила семью отправиться за город. Им тоже нужно было отдохнуть от нее. Через неделю из Балашихи ее приехал навестить Костя и привез с собой письмо от Мейерхольда.