Владимир Буданин - Кому вершить суд Страница 30

Сергей Иванович умолкал, смущенно раскланивался и усаживался на приготовленный для него стул. К роялю выходил Петр Ананьевич. Играл он обыкновенно «Баркароллу» Чайковского или «Серенаду» Брага. Играл вдохновенно, с таким удовольствием, какого никогда более не испытывал от музыки. И все время ощущал устремленный на него довольный взгляд Владимира Ильича.

Перед съездом искряки держались спаянно. «Рабочедельцы», так и не изменившие своих экономистских взглядов, бундовцы — эти и не скрывали намерений занять в партии особое, в какой-то мере привилегированное положение, — и не выявившие себя до конца «южнорабоченцы» выглядели отнюдь не грозной силой. Казалось, все проникнуты душевной окрыленностью, сознанием значительности момента. И хотя, прежде чем объединиться, следовало размежеваться, хотелось действовать сообща, а не усугублять разногласий. В Брюсселе ведь в конце концов собрались люди, посвятившие жизнь одной-единственной цели — свержению самодержавия и освобождению пролетариата.

Первое заседание съезда открылось в большом полутемном складе. Занавешенные окна почти не пропускали свет. Перед столом бюро стояли в несколько рядов простые скамьи для делегатов.

К столу вышел Плеханов. Делегаты затаили дыхание. Георгий Валентинович налил из графина воды в белую фарфоровую чашку, отпил глоток и начал речь. Он говорил о возрождении российской социал-демократической партии, о том, что теперь, когда съезд претворен из мечты в действительность, их борьба приобретает новый исторический смысл.

— Мы сильны, — говорил Плеханов, — но наша сила создана благоприятным для нас положением, это стихийная сила положения. Мы должны дать этой стихийной силе сознательное выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации.

Петр Ананьевич обратил внимание, как сидящий рядом с ним Владимир Ильич быстро записал что-то в свой блокнот, положенный на колено, и вскинул голову. Он удовлетворенно щурился, как бы любопытствуя: «Ну-ка, ну-ка, Георгий Валентинович, что еще скажете?»

Плеханов между тем продолжал:

— Это и есть задача нашего съезда, которому предстоит, как видите, чрезвычайно много серьезной и трудной работы. Но я уверен, что эта серьезная и трудная работа будет счастливо приведена к концу и что этот съезд составит эпоху в истории нашей партии. Мы были сильны, съезд в огромной степени увеличит нашу силу. Объявляю его открытым и предлагаю приступить к выбору бюро.

Аплодировал Владимир Ильич, размашисто ударял рукой об руку знакомый Красикову по Питеру немногословный Шотман, не отставал от него симпатичный москвич Бауман. Все были охвачены единым восторгом, единым ощущением торжества. Едва ли не каждый, оказавшийся в этом пропахшем овчиной полутемном складе, шел сюда через казематы Петропавловки, одиночки, каторжные тюрьмы. И все-таки суждено им было дожить до этой великой минуты, до съезда возрождающейся Российской социал-демократической рабочей партии.

Красиков поглядывал на аплодирующих делегатов, испытывая почти отеческую нежность к каждому. Ему пришлось основательно поработать и повоевать, чтобы они сегодня смогли быть здесь. Куда он только не ездил, со сколькими людьми — единомышленниками и противниками — не встречался! За последний год знакомств и встреч было больше, чем за всю прежнюю жизнь. И ведь не везде, далеко не везде находил он сочувствие и понимание. Даже в самом Оргкомитете не всегда было полное единство. Не говоря о бундовцах, «рабочедельцах» и «южнорабоченцах», и в стане искряков случались стычки…

Самая деликатная задача всплыла, когда организационные дела были, по сути, завершены. Где раздобыть уйму денег, необходимых для съезда? Прежде, в пылу групповой борьбы, об этом некогда было думать. Не приходило в голову, что им с высот политических дискуссий понадобится опуститься на грешную землю и заняться такими прозаическими материями, как билеты на поезд, провизия, расчеты с контрабандистами за провод людей через границу.

Надеялись на Максима Горького. Он уже не раз поддерживал революционеров, должен был помочь и сейчас. Но попробуй отыщи его на Руси! Красиков исколесил полстраны, прежде чем настиг знаменитого писателя в Ялте. Алексей Максимович оказался человеком понимающим. Его, во всяком случае, не пришлось уламывать, как иных «революционеров». Он сразу сказал, что денег даст. Объяснил, как разыскать в Москве Марию Федоровну Желябужскую, сообщил пароль. Петр Ананьевич уже бывал однажды у этой очень красивой молодой дамы, супруги крупного московского чиновника, действительного статского советника, но что-то в тоне Максима Горького помешало ему сказать об этом. У Марии Федоровны и были получены те семь тысяч рублей, в которых нуждался Оргкомитет…

Председателем съезда был избран Плеханов, вицепредседателями — Ленин и Красиков. Члены бюро заняли места у стола. Георгий Валентинович — в центре; Владимир Ильич, положив перед собой неизменный свой блокнот, — слева от председателя; Петр Ананьевич — справа.

Мартов сидел рядом с Засулич, Аксельродом, Потресовым, и по лицу его угадывалось, что он глубоко уязвлен. Петр Ананьевич понимал его состояние и даже сочувствовал ему отчасти. Впрямь ведь у Мартова куда большие заслуги перед социал-демократией, нежели у него, Красикова. В бюро съезда делегатам, считал он, следовало бы избрать Мартова.

Впрочем, после первого заседания покинули «конференц-склад» — так окрестил его Плеханов — и отправились в «социалистический ресторан» (существовали в Брюсселе и такие) в отличном настроении, словно ни у кого не было ни обид, ни огорчений.

И за столом в светлом людном зале ресторана сидели большой уединенной дружной компанией. Пили пиво из высоких тяжелых кружек, с аппетитом поглощали бифштексы. Все изрядно проголодались, Утром было не до еды. Заседать начали в три часа дня. Сейчас каждого из них впору было сажать за стол Гаргантюа…

Вели себя делегаты — все без исключения — весьма миролюбиво. Можно сказать, по-товарищески. Георгий Валентинович, душа общества, никого не терял из виду. Женщин одаривал комплиментами, над близкими друзьями добродушно подшучивал, менее знакомых — те очарованно внимали каждому его слову — подбадривал, вовлекая в общую беседу. Как и остальные редакторы «Искры», он сидел во главе стола. Они, шестеро, выделялись из массы делегатов, легко понимали друг друга. Глядя на этих людей, связанных многими месяцами совместной работы, да и не только, должно быть, редакционными делами, нельзя было и мысли допустить, что существует на свете сила, способная посеять рознь между ними. Правда, угадывалось все же, что тройке «стариков» — Плеханову, Засулич и Аксельроду — проще находить общий язык между собой, чем с «молодыми» — Лениным, Мартовым, Потресовым. Но кто бы мог подумать, что так скоро распадутся обе эти тройки?