Пако Тайбо II - Гевара по прозвищу Че Страница 30

Президент Руис Кортинес распорядился ускорить следствие по делу кубинских революционеров и выдвинуть против них обвинение. Генеральный прокурор направил для проведения допросов четырнадцать представителей Министерства социальных проблем. Полиция сообщила в прессу, что доктор Гевара в течение ряда лет имел связи с русскими. Эрнесто ограничился признанием очевидного: да, он входил в Движение 26 июля; да, он находился на ранчо; да, там было оружие (откуда он может знать, кто стрелял из него?); да, Фидель Кастро желал свергнуть Батисту. Однако, сделав это заявление, Эрнесто не вступал ни в какие дебаты и уклонился от разговора, когда агент министерства пожелал обсудить с ним какие-то вопросы марксизма. Если бы не вмешательство Гутьереса Барриоса, положение Гевары могло бы стать еще хуже. «Советник, он уже сознался, что является марксистом-ленинцем. А теперь идите и составляйте обвинительное заключение».

В тюрьме «Мигель Шульц» кормили только супом с хлебом; там было так холодно, что даже краска облупилась со стен. Кубинцам, похоже, было еще хуже. Двадцать восемь заключенных находились под гнетом опасения, что их могут казнить или депортировать на Кубу. Кто мог бы предсказать их участь в застенках Батисты? И, конечно, они переживали, что полетели к чертям долгие месяцы подготовки.

Затем последовал период странной неопределенности, во время которого судьба арестованных ни в малейшей степени не зависела от них. 27 июня консервативная газета «Эксельсиор» подлила масла в огонь, обвинив Че в том, что он поддерживает связь с другими революционными движениями Латинской Америки и русскими эмигрантами. Эти утверждения, основанные на его членстве в Советско-мексиканском центре культурных свя зей, принесли серьезные неприятности Николаю Леонову, советскому дипломату, который дал Че книги Островского и Фурманова. Среди бумаг Че обнаружилась его визитная карточка, что было представлено как подтверждение связи Леонова с революционерами. Дипломата, послужившего причиной скандала, в который напрямую оказалось втянуто посольство, срочно отозвали в СССР.

Ильда, по совету родителей Эрнесто, связалась с их дальним родственником, работавшим в аргентинском посольстве, и попросила его вмешаться. Альфонсо Бауер, гватемальский друг Эрнесто, также высланный в Мексику, отправился в тюрьму и увиделся с Геварой. Эрнесто сказал ему: «Пончо, я пришел сюда вместе с товарищами и уйду вместе с ними. Большое спасибо тебе».

Оставшиеся на свободе Рауль Кастро и Хуан Мануэль Маркес организовали юридическую защиту. Они нашли двух адвокатов, Игнасио Мендосу и Алехандро Гусмана, которые взялись за дело и немедленно потребовали, чтобы заключенным разрешили связь с внешним миром. Одновременно в газетах появился документ, подписанный Раулем Кастро и Маркесом. В нем говорилось, что арестованные кубинцы ведут войну с диктатурой Батисты, но не принимают никакого участия в политической жизни Мексики.

Положение было очень напряженным, но дух арестованных оставался на высоте. Фотографии, сделанные в «Мигеле Шуль-це» — это, строго говоря, была не тюрьма, а центр, где в режиме относительной изоляции содержались нежелательные иностранцы, которых ожидала высылка за пределы страны, — кажутся праздничными. На одной из них, напоминающей снимок большого семейства, все улыбаются. На переднем плане Че в белом костюме растянулся как вратарь в ногах игроков своей команды, сверкает улыбка Альмейды, а в центре группы гордо стоит Мария Антония в темных очках и держит маленький кубинский флаг.

На другой, более неофициальной фотографии, запечатлено спальное помещение казарменного типа в «Мигеле Шульце»: белые железные больничные кровати, множество стоящих в беспорядке стульев, тумбочки с наваленными на них книгами, разбросанная одежда. Посреди помещения Фидель в темном костюме смотрит на Че Гевару, а тот, очень молодой с виду, обнаженный по пояс, надевает брюки. Любопытно, что эта фотография, переснятая из журнала «Маньяна», оказалась в досье тайной полиции Батисты. Это было первое изображение аргентинского Доктора, попавшее в руки секретной службы кубинской диктатуры.

Переправившиеся за границу Рауль Кастро и Маркес попробовали связаться с бывшим президентом Мексики Ласаро Карде насом, который мог без труда оказать воздействие на мексиканское правительство. В конце концов, с помощью старой няньки Карденаса, жившей в Хикилпане, им это удалось. Карденас принял адвокатов кубинцев, которые попросили его переговорить с министром внутренних дел, но экс-президент решил пойти дальше и сказал, что обратится непосредственно к своему преемнику Руису Кортинесу.

6 июля, когда положение арестованных все еще оставалось неопределенным, Эрнесто наконец-то написал родителям длинное письмо, в котором рассказал историю своих отношений с Движением 26 июля и признался в том, что скрывал от них действительное положение вещей, ссылаясь на курс лекций, которых на самом деле не читал. Насчет своего участия в движении он сообщил:

«Я занимался физической подготовкой молодежи. Именно к этому участию в революционной работе вели все события, совершавшиеся прежде в моей жизни. А будущее делится на два: среднесрочное и ближайшее. Я могу сообщить вам, что среднесрочное связано с освобождением Кубы. Мне предстоит или победить вместе с ними, или погибнуть . там... Что касается ближайшего будущего, то о нем я мало что могу сказать, потому что не знаю, что случится со мной. Я во власти судьи, и мексиканцам будет легко выслать меня в Аргентину, если я не смогу получить убежища в третьей стране, что я думаю, пошло бы на пользу моему политическому здоровью».

Походя он упомянул, что в любом случае Ильда-старшая вместе с Ильдой Беатрис вскоре уедет к своим родным в Перу и что их семейный разрыв стал свершившимся фактом. В том же письме он объявил, что ему не нравится, что его письма читают посторонние, и поэтому теперь он будет писать реже.

«Мы готовы начать голодовку протеста против необоснованного задержания и пыток, которым были подвергнуты некоторые из моих товарищей, и продолжать ее сколько потребуется. Дух в нашей группе в целом очень высок.

Если по какой-либо причине, которую пока что нельзя предвидеть, я больше не смогу писать, если я сойду с ума, то, прошу, считайте эти строки прощанием — не очень красноречивым, но искренним. Всю свою жизнь я, спотыкаясь, брел по дороге в поисках моей правды и теперь, когда у меня есть дочь, которая сможет продолжить дело после меня, я замкнул круг. Теперь я могу воспринимать свою смерть как всего-навсего неприятность, как Хикмет : «Я ,, возьму с собой в могилу / лишь сожаление о неоконченной . песне».