Лия Лозинская - Во главе двух академий Страница 30

А вот уже на «Вопросы» Фонвизина сочинителю «Былей и небылиц», касавшиеся проводимой ею самодержавной политики, Екатерина отвечала с крайним раздражением. Когда Фонвизин – анонимно, конечно, – попытался поднять на страницах «Собеседника» острые проблемы, связанные с моральной и интеллектуальной деградацией правящего класса, Екатерина эти попытки решительно пресекла. Гневный окрик государыни привел к тому, что писатель отказался сотрудничать в журнале, и к очередным трениям между Екатериной и Дашковой.

Тщетно было бы искать в «Собеседнике» страницы, написанные рукой А.Н. Радищева, Н.И. Новикова, критическое изображение не отдельных отрицательных явлений, а социальных порядков, их породивших, как и наивно ожидать реальных результатов от имевших место сатирических выступлений.

В статье «Русская сатира екатерининского времени», написанной Добролюбовым три года спустя после его юношеской работы о «Собеседнике» и свидетельствующей о значительной эволюции его взглядов, критик указывает на «печальную бесплодность» любой сатиры, которая «не находила возможности развивать свои обличения из этих простых положений – о вреде личного произвола и о необходимости для блага общества «общей силы закона», которою бы всякий равно мог пользоваться»24.

Добролюбов приводит множество примеров подобной бесплодности. Вот лишь некоторые. Сатира обличала роскошь и мотовство, а «Потемкин и другие вельможи забирали из казны деньги целыми мильонами и сотнями тысяч бросали на танцовщиц и на брильянты...» Сатира обличала тех, кто не заботится об общем благе, – «в это самое время вводились откупа, народ истощался рекрутскими наборами... страдал от неурожая и дороговизны, бродил без работы, помирая с голоду целыми тысячами...»25

Любопытно, что, рисуя трагическую картину истощения России в «блестящий век» Екатерины II, Добролюбов в значительной мере опирается на исследования Александра Романовича Воронцова, ставшего при Александре I государственным канцлером.

«...Оно (царствование Екатерины. – Л.Л.) было, конечно, с большим блеском, особливо по внешним делам; большие приобретения сделаны, служащие и к безопасности России, и к лучшему составлению всей массы. Но нельзя не признать, чтоб сердце России почти ежегодными рекрутскими наборами не было истощено: к тому прибавились налоги, прежде еще зрелости своей, чтоб Россия могла оные без изнурения выносить... Роскошь, послабление всем злоупотреблением, жадность к обогащению и награждения участвующих во всех сих злоупотреблениях довели до того, что люди едва ли уже не желали в 1796 году скорой перемены, которая по естественной кончине сей государыни и воспоследовала...»26

Вероятно, Дашкова и не обладала государственными талантами своего брата, но по многим вопросам их взгляды совпадали. Взаимопонимание между ними с годами росло, и, может быть, на решение А. Воронцова принять предложенную ему Александром I должность государственного канцлера оказало влияние письмо сестры, где были такие слова: «Думаю, что Вас призовут к участию в восстановлении многострадальной Руси – полагаю по совести, что Вам не следует отказываться»27.

Письмо это было написано в Троицком 18 марта 1801 г. Мы почти на два десятилетия ушли вперед от той поры, когда в Академии наук и Российской академии на ученых конференциях председательствовала женщина в глухом темном платье с орденской звездой, а нередко – и в тяжелой шубе, накинутой на плечи. В залах бывало холодно. Составляя «штатное расписание» Российской академии, Екатерина Романовна чуть ли не первыми назвала истопников: «...Необходимо... было иметь кассира и четырех инвалидных солдат для топки печей и ухода за домом...»28

«Доблестный начальник», «покровительница муз»... Казалось бы, годы свершений – счастливые годы. Они не были счастливыми.

Дашковой все давалось с трудом, с «беспокойством и хлопотами».

Она ссорится с генерал-прокурором А.А. Вяземским, чинившим препятствия в издании карт русских губерний – он «стал внушать мне отвращение к директорской деятельности» (и это в первые же ее «академические» месяцы). Она не ладит с фаворитом А. Ланским и со сменившим его П. Зубовым. (Герцен писал: «Историю Екатерины II нельзя читать при дамах».) Спорит с самой Екатериной, отстаивая свою точку зрения на порядок расположения слов в словаре Российской академии, и добивается, собрав мнения академиков, того, что словарь издается по ее, а не по императрицыному плану. Довольно решительно редактирует материалы, присылаемые Екатериной в «Собеседник», а иногда и позволяет себе громко критиковать их (Екатерина перестала присылать свои «Были и небылицы» в журнал).

Впрочем, если верить «Запискам», Екатерина Романовна отдавала себе отчет в том, что назначение ее в Академию приведет к новым осложнениям отношений с Екатериной II.

Так описывает она свои чувства той поры: «Смущенная и пораженная, я велела никого не принимать и... стала размышлять над беспокойством и хлопотами, которые доставит мне это место; что еще хуже – я предвидела, что между мной и императрицей возникнут неоднократные недоразумения»29.

Эти предвидения оправдались спустя самое непродолжительное время. Должно быть, Дашкова чересчур всерьез взялась за дела. Екатерина Алексеевна этого не любила. Понимание того, что ее самостоятельность мнимая, – для Дашковой драма. «... Она больна, печальна и очень изменилась... – писала брату Елизавета Полянская, – может быть, к ней и вернется фавор, пошатнувшийся за последнее время»30.

Она довольно скоро становится при дворе объектом шуток. Любой ее срыв (а с годами характер ее портится) делается предметом длительных обсуждений и насмешек. Она приказала зарубить соседских свиней, забравшихся к пей в сад и попортивших любимые ее цветы, и вот уже затевается в земском суде «следственное дело о зарублении... голландского борова и свиньи»; суд выносит постановление взыскать с княгини Дашковой 80 рублей штрафа и «объявить ее сиятельству, дабы впредь в подобных случаях от управления собой (т.е. самоуправства. – Л.Л.) изволили воздержаться», в чем она должна была дать расписку31. Надо думать, что Екатерина Романовна чересчур сурово была наказана за самодурство и не без оснований усматривала в этом «посрамление своей личности». Глупая история стала темой пьески Екатерины II «За мухой с обухом», где действуют Пострелова и Дурындин. Правда, когда пьеса была написана, императрица решила изменить имена и, как свидетельствует статс-секретарь Екатерины II А.В. Храповицкий, выкинуть «хвастовство Постреловой о вояжах», что делало намеки слишком уж прозрачными.