Теодор Гладков - Артур Артузов Страница 30

Размеренно прохаживаясь по комнате, Джунковский высказался примерно так:

– В конце восемнадцатого столетия немецкий доктор Самуэль Ганеман сформулировал свой знаменитый принцип – «Подобное подобным». Так появилась гомеопатия. Кто–то в нее верит, кто–то нет. Но я знавал людей, которым эти крупиночки помогли. Весьма почитаемый мною полковник Зубатов, Сергей Васильевич, царствие ему небесное, успешно применил этот принцип в своей практике…

Дзержинский и Менжинский переглянулись. Они прекрасно помнили, кем был знаменитый полковник Зубатов, бывший начальник Московского охранного отделения и Особого отдела департамента полиции. Он насаждал легальные рабочие организации под своим контролем, тем самым по мере сил отвлекал рабочих от революционного движения.

Артузов оценил, что Джунковский не постеснялся признаться в своем уважении к скончавшемуся в 1917 году полковнику, чья деятельность вошла в историю революционного движения в России под названием «зубатовщина».

Между тем Джунковский продолжал:

– Тот же Аркадий Францевич Кошко, бывший начальник Московской сыскной полиции, знаменитость своего рода, знал, впрочем, и сегодня в угрозыске хорошо знают, что в уголовную среду можно проникнуть только через агентуру, в этой самой среде завербованную. Чужого там раскусят незамедлительно.

Белое движение можно разложить, лишь внедрив в него людей, близких его деятелям по происхождению и биографии. Причем люди эти должны быть проверяемы. До революции в военных, чиновничьих, думских, промышленных кругах все знали друг друга если не лично, то понаслышке. Чужого и здесь изобличат, вопрос лишь во времени…

Наступила пора подбирать для работы в «Тресте» людей не из числа сотрудников ВЧК—ОГПУ, надежных агентов, а также партийцев, работающих в различных советских учреждениях, командиров Красной армии.

В частности, Артузову показалось целесообразным подобрать на роль «адъютанта», помощника будущего руководителя МОЦР, офицера в невысоком чине, «поварившегося» в контрреволюционной среде, знающего правила конспирации, энергичного, способного ввести в заблуждение любого «гостя» из–за кордона. В том, что такие «гости», полномочные эмиссары и своего рода контролеры, непременно заявятся, Артур Христианович не сомневался. Артузов перебирал фамилии людей, вовлеченных в той или иной мере в деятельность раскрытых или находящихся в разработке контрреволюционных организаций, но еще не погрязших с головой в преступления, без крови на руках.

Отпали одна за другой многие фамилии. Круг сужался, пока в нем не осталась одна–единственная кандидатура: Опперпут. Бывший офицер, он знал военную среду, обладал необходимыми качествами. К тому же своими показаниями он существенно помог следствию.

На всякий случай Артузов предпринял хорошо продуманный «маневр»: от имени Опперпута в Берлине была издана вышеупомянутая брошюра, изобличавшая Савинкова и его сподвижников. Таким образом, все «чалки», связывавшие Опперпута с союзом, были обрублены.

Спустя годы обоснованность выбора, сделанного Артузо–вым, была поставлена под сомнение. И все же Артур Христианович об этом никогда не жалел, хотя ошибку свою признал, но не по отношению к самому выбору, а в том, что недопустимо ослабил контроль над своим подопечным. Имеется в виду неожиданный финальный «фортель», который выкинул Опперпут. Однако объективность требовала признать, что дело свое он сделал – помог чекистам ввести в заблуждение руководителей зарубежной контрреволюции.

После выхода в свет «разоблачительной» брошюры Арту–зов уже открыто предложил Опперпуту вступить в борьбу с контрреволюционными монархическими организациями. Тот охотно согласился, выразив готовность оправдать доверие.

Опперпут был освобожден из–под стражи, ему выдали новые документы на имя Эдуарда Оттовича Стауница{16}, предоставили жилье в Москве – вначале в Серебряном переулке на Арбате, позже на Маросейке. По особой, строго засекреченной ведомости Стауницу положили ежемесячное жалованье.

Но почему все–таки Опперпут некоторое время находился в одной камере с Якушевым? И за что, наконец, Якушев вообще был арестован? Почему по месту его работы в Нар–компути об аресте ответственного сотрудника не сообщили, а распространили среди сослуживцев слух, что он находится в особо важной командировке?

А вот почему…

Все последние годы Александр Александрович вел вполне добропорядочную жизнь советского служащего серьезного государственного учреждения. К обязанностям своим относился добросовестно, но не из любви к советской власти (в глубине души он оставался монархистом), а потому, что он по складу характера и порядочности иначе работать не мог. К тому же дело свое он не только досконально знал, но и любил. Один грех, впрочем, за ним водился: он встречался иногда с некоторыми своими знакомыми из прошлого мира, вел с ними разговоры вполне определенного свойства. В числе завсегдатаев подобных встреч был, к примеру, бывший крупный черниговский землевладелец и камергер{17} Александр Николаевич Ртищев.

Началось все вот с чего. Осенью 1921 года Якушев должен был отправиться в служебную командировку в Швецию и Норвегию. Дорога в эти страны тогда пролегала через Таллин, столицу новообразованной Эстонской республики, которую в России многие по старинке называли Ревелем. В Ревеле жил Юрий Александрович Артамонов, бывший офицер, одно время состоявший в свите гетмана Украины Павло Скоропадского. В 1907 году Артамонов был выпущен из Императорского Александровского лицея, в котором Якушев тогда преподавал. Связь между ними не прерывалась до самой эмиграции Артамонова после Гражданской войны. Он работал в Таллине переводчиком в английском паспортном бюро и по роду службы поддерживал отношения с эмигрантами, разбросанными по всей Европе, в том числе и с монархически настроенными бывшими офицерами в Берлине.

Якушев хорошо знал оставшуюся в Москве родную тетушку Артамонова, Варвару Николаевну Страшкевич, с которой жил в одном доме близ Арбата. Тетушка, узнав о предстоящей поездке Александра Александровича за рубеж, попросила его передать племяннику письмецо. Дала и адрес – на улице Пиру.

Не думая о возможных последствиях, Якушев встретился в Таллине с Артамоновым, который принял его почти по–родственному. При встрече присутствовал знакомый Артамонова, некий Всеволод Иванович Щелгачев, бывший офицер лейб–гвардии Преображенского полка, в Гражданскую войну – капитан врангелевской контрразведки. Щелгачева, естественно, интересовали не рассказы о здоровье тетушки его приятеля, а положение в советской России. И тут Якушева, возможно, польщенного теплым приемом и вниманием, вдруг понесло. В степенном, умном человеке проснулось что–то мальчишеское (это вообще свойственно русским людям). Скромные чаепития с несколькими бывшими сановниками, вроде уже названного камергера Ртищева, ни на что, кроме брюзгливой болтовни, не способных, он представил как собрания некоей подпольной монархической организации, имеющей отделения и в Петрограде, и в Нижнем Новгороде, и в других городах Центральной России.