Григорий Бакланов - Южнее главного удара Страница 31

- Что делают, что делают, сволочи! - наблюдая за пехотинцами, с гневом и презрением повторял Никонов.

Солдаты уже не разговаривали, а стоя смотрели на отступавшую пехоту. Слева, из-за садов, осветив их короткими вспышками, ударила минометная батарея, и четыре огненных разрыва встали впереди. Минометчики повторили залп, еще и еще. Оттого, что бойцы у пушек ничего не делали, а только ждали, тревога, возникшая при виде отступавшей пехоты, усилилась.

Телефонист, до сих пор сидевший спокойно, стал вызывать командира батальона.

- "Каспия"! "Каспия"! - повторял он все более, встревоженным голосом. Ему страшно было идти под разрывы, откуда бежали пехотинцы, и все свое желание жить он вкладывал в это "Каспия".

Но Беличенко глянул на него, и связист строго сказал напарнику:

- Посиди-ка, я сбегаю.

И, взяв катушку в одну руку, побежал по проводу, тяжело топая сапогами, носки которых он ставил вовнутрь.

Тоня видела, как Беличенко поглядывает на часы, уже несколько раз он оборачивался, будто ища кого-то, и, тотчас же забыв, начинал опять смотреть на поле впереди орудий. Брови сдвинуты, глубокая поперечная морщина разделила их, рот отвердел, и все лицо жесткое, неприязненное. Господи, если бы он понимал, какой он родной сейчас.

- Ты что? - спросил Беличенко, заметив ее рядом и глянув на нее рассеянными глазами.

Вдруг далеко впереди вспыхнуло, огонь взлетел по соломе вверх и исчез. На горящем снегу стояла скирда, белый дым густо валил от нее. Опять пыхнуло, и опять дым задушил огонь. Но вот пламя дохнуло из середины, охватило скирду, и лица бойцов на батарее смутно осветились. Это Горошко подал о себе весть.

Отовсюду к горящей скирде потянулись трассы пуль. И несколько групп пехотинцев, попавших в свет, пригибаясь, шарахнулись в стороны, стреляя назад. Из темноты, сбоку, будто огненный глаз засверкал. Веер светящихся огненных нуль рассеялся над головами бегущих, и все услышали грубый стук танкового пулемета.

- Танки! - оборачиваясь, закричал наводчик, мгновенно побледнев, одни темные глаза остались на лице.

С внезапно вскипевшей злобой Беличенко оттолкнул его.

- На танки не глядят, их бьют!

Вспыхнула другая скирда, и стал виден танк, озаренный сбоку. Он шел стороной, длинная пушка его, красная от пламени, покачивалась. И еще несколько танков показалось на свет, гусеницы их кроваво блестели. Впереди падали и догорали на снегу ракеты.

Беличенко выбрал первый. Неотрывно следя в панораму, наводил орудие. Воротник гимнастерки давил горло. Расстегнул его, всей потной шеей ощутив холод и ветер. Стало легче дышать. От напряжения глаз заливало слезой. Беличенко отер его, поглядел на темное, давая глазам успокоиться, и, когда вновь глянул в панораму, танк наползал на перекрестие. Он взял небольшое упреждение и выстрелил.

Рявкнуло, оглушило орудие. Открыли замок, н теплый пар, пахнущий порохом, пронесло мимо лица.

- Снаряд! - крикнул Беличенко.

Окутавшись бензиновым дымом, взрычав так, что здесь было слышно, танк развернулся на орудие, стреляя из пушки.

Беличенко стоял уже без шинели, без пояса, в одной расстегнутой гимнастерке и кубанке на потной голове.

Крепко расставив ноги, прижавшись бровью к глазку панорамы, целился. Вдруг все закричали, раздался взрыв, и снег перед танком осветился. Но Беличенко не успел ничего понять: в этот момент он выстрелил. Весь подавшись вперед, душевным усилием помогая снаряду лететь, он увидел, как сверкнуло и взвихренный снег накрыл танк. Когда облако осело, танк стоял совершенно целый, только башня покривилась. Беличенко разогнулся. На поле горели еще два танка, и множество копен, прежде не видных, выступили теперь на свет. Еще вставали запоздалые разрывы, но ни танков, ни пехоты немецкой не было. И пелена страшного напряжения упала с глаз. Беличенко вытер лоб кубанкой, снова надел ее:

- Дайте закурить.

Он наклонился над солдатскими ладонями, пахнущими от снарядов железом и порохом,- в них бился зажатый огонек - и радостной была первая затяжка. А вокруг, светя папиросками, солдаты громкими голосами рассказывали подробности боя. Беличенко слушал с недоверчивой улыбкой: он ничего этого не видел. Он этот раз был за наводчика и из всего боя видел танк в стекле панорамы.

Опершись спиной о щит орудия, который во многих местах был пробит крупными осколками, он стоял горячий, в распоясанной гимнастерке, точно хорошо поработавший плотник. Но чья-то рука уже застегивала пуговицы у него на груди. Конечно же, это Тоня. Кроме пуль, танков, снарядов и мин, оказывается, есть на фронте и такая опасность: простудиться. Он сверху смотрел на ее подымавшуюся от пуговицы к пуговице руку. А Тоня, пользуясь моментом, накидывает ему на плечи шинель.

- Ты потный, остынешь.- Смотрит повязку.- У тебя кровь на бинтах,говорит она.

В самом дело, кровь. И он начинает чувствовать, как болит рука.

Он берет у телефониста трубку и вызывает Назарова. До второго орудия метров сто пятьдесят, так что голос слышно и в трубку, и простым ухом.

- Назаров? Живой? Хорошо стрелял... За танк спасибо. Нe ты подбил?.. А кто?

И Тоня, и батарейцы смотрят на Беличенко и ждут. Им тоже интересно знать, кто подбил второй танк. Но комбат сузившимися глазами глядит поверх голов и вдруг кричит яростно:

- Танки слева! По танкам слева прямой наводкой...

Пехотинец бежал, согнувшись, метя по снегу полами шинели, сильно припадая на левую ногу. Лицо смято страхом, глаза одичалые.

- Стой! - крикнул Горошко.

Пехотинец обернулся, выстрелил назад куда-то и побежал дальше. Горошко дал над его головой очередь.

- Стой!

Пехотинец как бежал - присел, увидев Горошко, охотно спрыгнул к нему в окоп. Сел на землю, озираясь.

- Куда бежал?

- Все бегут...

При свете горящей скирды Горошко разглядел его. Солдат был смирного вида. Глубоко насунутая ушанка примяла уши, они покорно торчали вниз; лицо небритое, глаза томящиеся, светлые.

- Как то есть все бегут? - продолжал сурово допрашивать Горошко, поскольку дальше собирался попросить закурить.- Я вот не бегу.

- А ты что же делаешь здесь? - робко спросил пехотинец.

- Наблюдаю.- И Горошко широко показал рукой.

На пехотинца это произвело сильное впечатление. Раз среди такого страха и грома человек сидит, приставленный к делу, значит, знает. И даже само место, где он сидел, показалось надежным. Он охотно подчинился.

- Закурить есть? - спросил Горошко.

- А увидит.

- Кто?

- Да он.

- Разуй глаза. Где он? Нет, ты выгляни, выгляни. Но пехотинец не выглянул. Он и так насмотрелся достаточно, век бы всего этого нe видеть.

- Милый человек! - сказал он с чувством, радуясь внезапно обретенной безопасности.- Мы же все пуганые, стреляные. Одно слово: пехота... Комбат кричит: "Пропускай танки над собой!" Артюхов, сосед мой, высунулся из окопа с гранатой - тут его танк и срубил пулеметом. Я уж сжался, сижу. Как его не пропустишь? Господи, ведь этак один раз испытаешь, другой раз не захочется. Как он надо мной пронесся, как опахнул жаром.