Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости Страница 31

Александр Иванович ответил Чехову 6-го декабря 1902 года:

«Вы меня очень обрадовали, многоуважаемый Антон Павлович, написав, что обезьянки Вам понравились. Мне приятно будет думать, что благодаря им Вы, может быть, лишний раз вспомните о человеке, который предан Вам всей душой.

Дела мои литературные так хороши, что боюсь сглазить. „Знание“ купило у меня книгу рассказов. Не говоря уже об очень хороших, сравнительно, материальных условиях, — приятно выйти в свет под таким флагом».

Чехов отвечает Куприну 30 декабря 1902 года из Ялты:

«С Новым годом, с новым счастьем, дорогой Александр Иванович, желаю Вам быть здоровым, веселым, бодрым, чтобы потом, этак лет через 10–15, новый 1903 вспомнился Вами с удовольствием. Вашей жене передайте от меня сердечный привет, поклон и поздравление. Крепко жму руку.

     Ваш А. Чехов»

«Спасибо Вам, многоуважаемый Антон Павлович, за Ваше милое приветствие меня и жены с Новым годом, — отвечает Куприн на новогоднее поздравление А. П. Чехова. — Если Вы получили мою телеграмму, то знаете из нее, что 3 января у нас родилась девчонка. Она появилась на свет божий 8¾ фунтов весу и с самой монгольской физиономией!»

7 февраля 1903 г.

Ялта

«Дорогой Александр Иванович, в „Словаре русского языка“, издаваемом Академией наук, в шестом выпуске второго тома, который (то есть выпуск) я сегодня получил, наконец показались и Вы. Так, на странице 1868 Вы найдете слово „зарокотать“, а возле него — „Один за другим в разных местах длинной колонны глухо зарокотали барабаны. Куприн. „Ночлег““.

И еще после слова „зарябиться“ (стр. 1906): „На воду тотчас же легло пятно, в середине которого зарябилось яркое отражение огня. Куприн. „Булавин““.

И еще есть одно место, только я забыл страницу.

Я поздоровел, плеврит уже прошел, но в комнате моей холодно (на дворе мороз), а это противно. Пишу помаленьку.

Надеюсь, что у Вас все благополучно, что жена Ваша и младенец пребывают в добром здоровье. Крепко жму Вам руку.

     Ваш А. Чехов

Ваша Лидия уже улыбается?»

31 декабря 1903

Москва

«С Новым годом, с новым счастьем, дорогой Александр Иванович. До меня дошли слухи, будто Вы были нездоровы, что у Вас был брюшной тиф. Пожалуйста, напишите строчки две-три, как Вы себя теперь чувствуете.

Вашей жене и дочери низко кланяюсь и шлю привет и поздравление с Новым годом.

Крепко жму руку, будьте здоровы и благополучны.

     Ваш А. Чехов»

31/XII—1903 г.

Это было последнее письмо А. П. Чехова Куприну.

Глава XV

Работа Куприна в беллетристическом отделе журнала «Мир божий». — «Капернаум» и его посетители. — Паноптикум.

Рассказ «На покое» появился в «Русском богатстве» в ноябре 1902 года. «Болото» можно было напечатать только в декабрьской книжке «Мира божьего», а «Трус» в «Журнале для всех» — в январе 1903 года.

Обычно автор был связан обещаниями свое произведение, печатавшееся в журнале, выпускать отдельным изданием только в следующем году. Поэтому из написанных в Мисхоре трех новых рассказов для своего сборника Куприн мог взять только «На покое». Декабрьская книжка «Мира божьего» запаздывала и вышла лишь в половине декабря, когда часть сборника, утвержденного Горьким, уже была в наборе и дополнить его «Болотом» было нельзя.

Закончив рассказ «Болото», Александр Иванович всецело погрузился в журнально-редакционную работу. В те годы журналов было только несколько, сборники «Знания» еще не начали выходить, поэтому приток рукописей в отдел беллетристики был громадный. Куприн должен был ежедневно прочитывать несколько различного объема рукописей и большую пачку стихов.

До вступления Куприна в состав редакции Богданович считал излишней переписку с авторами, рукописи которых явно для журнала не годились. Многие рукописи для напечатания нуждались в большой переработке. Но Богданович считал это принципиально недопустимым, даже если в рукописи было видно дарование. «Наша задача не школьное преподавание. Пускай сначала выучатся, а потом и пишут», — говорил он. Единственные вопросы, по которым он вступал в переписку с авторами, касались необходимости цензурных выкидов и просто длиннот, отягощавших произведение. И, конечно, когда отдел этот был в руках только Богдановича и Александры Аркадьевны, то нарекания на то, что рукописи не читаются, а прямо складываются в редакционную корзину, были справедливы, тем более что существовало правило на рукописи объемом до одного печатного листа отвечать готовым бланком, проставив лишь фамилию автора и название произведения. Против этого порядка выступили Куприн и Батюшков. Они считали, что по поводу каждой рукописи автору должно быть дано хотя бы краткое письменное объяснение того члена редакции, который давал отзыв о ней.

Отдел беллетристики распределился между Батюшковым, Богдановичем и Куприным. На рассмотрение к Богдановичу поступали лишь те рукописи, которые считались сомнительными. Окончательное решение судьбы такой вещи могло быть только после согласования мнений всех троих, причем Батюшков — как ответственный редактор — оставлял за собой право вето.

Приступив к работе, Александр Иванович сразу же столкнулся с тем, что содержание беллетристического отдела журнала на следующий год в основном было Богдановичем установлено уже с осени. Так, например, с начала года требовалось дать два романа (по одному в полугодие), пять-шесть повестей, двенадцать — пятнадцать рассказов. Причем желательно было, чтобы весь материал принадлежал авторам, уже более или менее известным.

Таким образом, практика редакционной работы сложилась так, что молодому, еще малоизвестному писателю проникнуть на страницы журнала было очень трудно. Именно против этого выступил Куприн, с которым согласился Батюшков. Своей задачей Куприн считал выдвижение новых талантливых авторов. Поэтому он очень внимательно читал поступавшие в отдел рукописи, большая часть их выпадала на его долю, так как Богданович, Батюшков и Кранихфельд должны были читать еще и рукописи статей.

Александра Ивановича тяготила усидчивая работа. В течение дня он должен был делать перерывы и находиться в движении.

— Я, Машенька, немного пробегусь по улицам, у меня совсем голова распухла от чтения. И надо же мне, наконец, как следует узнать эту новую часть Петербурга.

Возвращаясь, он рассказывал мне: