Филипп Бобков - Последние двадцать лет: Записки начальника политической контрразведки Страница 31

Но ведь наши деятели культуры Высоцкий, Ростропович, Галич, Любимов и другие не готовили терактов, тем не менее были в опале…

Не знаю, в какой именно опале были эти люди, но только не у Комитета госбезопасности СССР. Высоцкого, например, в нашем управлении очень любили, а в Московском он выступал с концертами по нескольку раз в год. Пел что хотел. Я также совершенно официально опровергаю, что Ростропович, Галич и Любимов были высланы из страны КГБ. Они уехали сами! У каждого из них были свои конфликты с Отделом культуры, с Союзом писателей либо с Минкультом, но не с КГБ. Более того, Ростроповича долго уговаривали не уезжать. Особенно по этому поводу старалась Фурцева.

— ???

Знаете, сегодня просто модно быть высланным из страны. Если ты диссидент — значит, герой. Все хотят на скамью героев. Между тем как выслан из страны из деятелей нашей культуры был только один А.И. Солженицын. Высылались также люди, привлекавшиеся к уголовной ответственности. Тех, кто к ней не привлекался, не высылали. Все уезжали сами, в том числе и Ростропович, Любимов, с которым, кстати, у меня всегда были очень добрые отношения.

От гражданства Любимов тоже добровольно отказался?

Мне понятна ирония, тем не менее причин для нее я не вижу. Любимова лишили гражданства вовсе не потому, что он был несимпатичен кому-то «сверху», а потому, что он подписал документ против СССР. «Интернационал сопротивления» — так, кажется, он назывался.

С Солженицыным встречались когда-нибудь?

Нет, никогда. Просто не приходилось…

Ас Сахаровым?

Да, один раз, когда он еще в Москве был. Знаете, я вовсе не пытаюсь оправдываться или избегать ответственности за участие в некоторых решениях, которые осуждены обществом. Деятельность академика Сахарова — одно из них. Люди, стоявшие у власти, оттолкнули этого крупнейшего ученого, не пожелали вникнуть в суть его взглядов. А с нашей стороны, со стороны КГБ, не было сделано ничего, чтобы смягчить ситуацию.

В запрете многих писателей, особенно «русского зарубежья», какая роль принадлежала КГБ?

Многие до сих пор убеждены, будто 5-е Управление запрещало выход каких-то произведений литературы и искусства. Это ни на чем не основанные домыслы. За весь период моей работы был только один случай, когда мы воспротивились выходу на экраны фильма «Агония» из-за его антиреволюционной направленности. Этот случай — единственный! Дело в том, что запрещения шли совсем из других учреждений: из отделов ЦК, по линии Главлита… В результате для широкого читателя оказался закрытым целый пласт русской литераторы.

Кстати, в докладе на Политбюро Андропов поднимал этот вопрос. В ответ было сказано: подобные проблемы не в компетенции органов госбезопасности. Мы же понимали: чем больше запретов, тем острее на них реагирует интеллигенция, и в конце концов кто-нибудь преступит закон. Не лучше ли это было предотвратить? Помню, мы внимательно изучали список «запрещенных» писателей и поняли, что все убеждения в том, что их произведения действуют на нашего читателя разлагающе, — чепуха. С большим трудом удалось тогда пробить ряд произведений Северянина, Мандельштама, Павла Васильева, Бруно-Ясен-ского… И только стихи Гумилева никак «не шли». Почему, до сих пор не могу объяснить.

Известно, что в борьбе с противниками социалистического строя КГБ использовал не только репрессии, аресты, но и психбольницы…

Эта версия обрела настолько стойкий характер, что вряд ли я что-либо изменю, если скажу, что это неправда. Психбольницы к КГБ не имели никакого отношения. Вообще все люди, которые привлекались к суду по статьям, связанным с КГБ, не могли быть осуждены без медэкспертизы. Таков был закон. И что решала мед-экспертиза, это уже ее вопрос. КГБ же в эти заключения не вмешивался, равно как и в решения суда.

В связи с этим мне вспоминается случай, произошедший с одним моим давним хорошим знакомым. Он был прекрасным экономистом, писал научные работы по этой теме. За что, собственно, и поплатился. Однажды его вызвали в местное отделение милиции якобы перерегистрировать охотничье ружье. Едва он вступил на порог отделения, как на него тут же накинули смирительную рубаху и без всякого суда отвезли в психбольницу. Держали там три месяца, делали какие-то уколы, вероятно, чтоб больше не писал ничего. А научные работы все изъяли.

В системе КГБ такого просто не могло быть. Для верности даже могу проверить, если вы назовете мне фамилию вашего знакомого…

Но практика прослушивания-то в системе КГБ была?

Была. И не только в системе КГБ, но и в системах всех спецслужб и во всем мире. Иное дело — регламентация этого прослушивания, которая в КГБ была очень четкой. И никакого массового прослушивания в нашей стране не существовало. Во многих областях это даже технически было невозможно.

— Насколько многочисленным было ваше управление?

320 человек, у каждого из которых было человек 8—10 агентов. Хотя для полноценной работы вполне хватало 3–4.

А сколько было политических заключенных на момент заката эры КГБ?

Если взять конкретно какой-то период, 90-й год например, то 238 человек.

Какие у вас были отношения с Крючковым?

Вполне нормальные. После ухода Андропова нам нужен был руководитель не из комитета, что называется, со стороны, со свежими взглядами. Крючков, работавший в ЦК, на этот пост вполне подходил. Так что у меня по этому поводу не было никакой аллергии. Более того, если бы мне предложили возглавить КГБ, я бы отказался.

В путче вы принимали участие?

Нет. Я к этому времени уже ушел из КГБ.

Ушли по собственному желанию или же под давлением?

По собственному, в январе 1991 года. Просто я решил, что пора уступать место более молодым, со свежими, новыми взглядами…

После ухода из КГБ вы продолжали заниматься проблемами безопасности?

Нет. В основном выступал в печати со статьями о политике и экономике в России, так как после распада Союза экономический, политический, дипломатический нажим на государство остался, усилились всякого рода сепаратистские тенденции.

Политику Путина сегодня вы одобряете?

Да, несомненно. Прежде всего вызывают уважение его действия по укреплению государственности, обороноспособности, проведению самостоятельной внешней политики.

Ну а война в Чечне? Она совсем не на пользу авторитету президента…

Согласен. Но с кем мы там воюем? Всем ясно, что не с чеченцами, а с многонациональным наемным воинским формированием. Ясно, кто их нанимает, а вместе с тем ясно и то, что уступим в Чечне — появится новая «горячая точка».

Имеете в виду что-то определенное?