Григорий Коновалов - Былинка в поле Страница 31

Пропылила по улице пара - коренник плыл не шелохаясь, кажись, на дуге стакан воды не плеснется, пристяжная выгибала шею на сторону.

- Председатель волисполкома Третьяков в степи поехал, землю в аренду сдавать богачам, - говорила Паглг, повернувшись к Колоскову тонким профилем. - Не дождешься ты, Онисим Петрович, Острецова - и он махнет туда же...

Она запрягла сельсоветского каурого конька, повеела Колоскова в совхоз.

Был развеселый гулевой день Ивана Купала, по всей Хлебовке всплескивались голоса, дурашливый визг девок и парией - гонялись друг за другом с ведрами, корцами воды, обливали.

- Ноне не пройти - плещут из каждого окна, подкарауливают за воротами, - сказала Паша, настегивая каурого.

За горой остановились у колодца.

- Угостила бы холодной водой, сестрица. - Колосков заглянул в бездонно сиявший под ветлой колодец.

Паша отстранила его локтем, спустила на вожжах ведро.

Холодную солоноватую воду Колосков пил маленькими глотками, жмурясь.

- Живут люди: щи солить не надо. Чем запиваете после такого рассола? поигрывал Колосков.

- Вином. Зато глотошной хворью не маются, ноги не сводит суставная немочь. Один городской уж так двошал, так бился в кашле, грудь и плечи ходуном ходили. А попил водицу, стал спать, как младенец, дыхания не слыхать...

Паша понесла ведро будто коню, но, зайдя с тыла, опрокинула на бритую голову Колоскова.

- Сдурела?!

- Чай, нынче Иван Купала. - Паша разгладила на груди мокрую кофту и, покачивая высокими бедрами, спряталась за кустами вербы. - Не искупаешь!

Колосков схватил ее со спины поперек.

- Попалась!

Плавно откинув белокурую голову, Паша присмирела в замке его рук. Жарко взглянула через плечо на Описима, присела, вырываясь. Любуясь статью сильной рослой женщины, Колосков сказал:

- Верткая. - И с мучительным легкомыслием спросил: - Замуж-то почему не выходишь, молоденькая?

...Как-то в начале зимы Паша пошла с тазом и веником в баню. И только распарилась, открылась дверь. Не сразу разобралась, что ворочается в духовитом пару Якутка одноглазый. Промашливо плеснула кипятком, он вовремя заслонился веником. Не дал Якутка утопиться з проруби. Ночью, закутав в тулуп, донес ее до избенки.

На коленях стоял перед нею, лежавшей на кровати, просился в мужья.

- Даст моя сестра мне за работу телку. Хватит набатрачить. Две собаки оберегут нас...

Паша так страшно закричала на Якутку, что он, крестясь, выпятплся из дома...

- Али не хочется замуж? - тихо спроспл Колосков.

- Грех был у меня... Ждала сватов сыздавна... с тех пор, кпк у врат монастыря подъехал ты на коне...

- Не врешь, молоденькая? Ну тогда стакнемся...

Отдыхали среди пестревших цветов луговых трав с белыми, желтыми метелками, духовитой овсяницей...

Запрокинув голову, Паша глядела на Колоскова углубленными свежим темнокружьем глазами.

- Когда ждать, Ониспм?

- Заберу я тебя в совхоз, девка.

- Побереги себя... лучше я буду за речку в кустч приходить вечерами...

Домой к своему хозяину Ермолаю не вернулась Паша - уговорил Колосков остаться в совхозе экономкой.

2

У холма с прорезавшимися из суглинка камнями стоило несколько подвод. На тарантасах, тачанках и верхами на конях съехались хозяева-умельцы заарендовать на тричетыре года из века не паханные госфондовскпе земли.

Кони и люди двоились в горячем слюдяном потоке полдневного марева. Далеко-далеко сенокосил совхоз, ужо густо выкруглизалпсь ометы по ровной черноземной степи. Сторожили ту плодородную равнину каменные горы с четырех сторон - гнездовья беркутов.

Председатель волпсполкома Иван Третьяков в широких льняных штанах млел со своей грыжей на знойном солнцепеке. В молодости хвастал силой по ярмаркам, поднимал вагонный скат, даже циркового борца метнул через голову за круг, за что и похлестали железными прутьями в темном переулке после представления.

- Ну, берете или как? - спросил Иван Третьяков, не сводя сонных глаз с далеко пасшихся в траве дудаков. - Надоели вы мне, сквалыжники.

Ермолай Чубаров вскинул к солнцу веснушчатое лицо, пожевал сладкую пырышку:

- Травы укосные, хаить не приходится. Да вить дорого... Навечно бы, другое дело.

- А век-то твой длинный?

- Не будем угадывать волю божью. Ладно, не живется тебе тихо, Иванушка. Уступай все это заложье за двадцатку - и по домам.

- Ваша не пляшет, Ермолай Данилыч.

- Тебя боженька по голове не стукнул? Пусть жирует земля бесплодная. Травы сгниют на корню. Да и потаенно накосят проворные. Уступай, тут больше двадцати десятин не наберешь.

- Давай мерить.

- Мы не в Курской губернии, чтобы с косой саженью бегать по полям. Наши земли на глазок прикидывай.

Там вон плешина, сурчина - скосить надо, - лениво гогорпл Ермолай в тени под натянутым на колья пологом.

Попадья Калерпя Фирсовна вынимала из горшка размякшие в сметане пампушки:

- Отведайте.

Стеснительно отнекивались. Она уминала за обе щеки, вытирала платком яркие губы.

- Мне всего-то пяток десятин. Так батюшка наказал.

Горячкин, маленький, болезненный, сморщенный старичок, маялся с похмелья, морщась от изжоги, проклинал в душе прижимистого Ермолая: "Чего он выкамаривает?

И так почесть даром. О господи, икота начинается. Это Мавра табаку подсуроппла вчерась..." Горячкин едва доковылял до своих дрожек, порылся под кошмой в свежем сене в кошелке, достал кувшин. Заполз в тень к односельчанам, дрожащей рукой выдернул из узкой горловины деревянную затычку с тряпицей.

- Мать попадья, может, у тебя лампада найдется?

- Погодил бы, Пимен, еще не сторговались.

- Помру, пндо пот липкий прошиб от слабости, сердце мрет.

- Ну, тогда с богом, выпей, закуси пампушечкой.

Горячкин запрокинул голову, выставив редкую, как рожь-падалица, бороденку, тянул самогон маленькими глотками, почти обморочно закатив белые глаза в набрякших веках. Мучительно стянуло в узел морщинистое лицо. Пожевал прореженными зубами корку хлеба.

- Причастись, Захар Осипович, - бойчее заговорил он, отвердевшей рукой протягивая кувшин Острецову.

- Я с вами не питух, не едун, - сказал Острецов, взглянув на Третьякова, ища поддержки. Но тот выпил с Пименом.

- Случайно уцелела. К свадьбе сына курила старуха, да вот осталось. Некогда пить-то нашему брату, - совсем оживел Горячкин.

- У тебя, дядя Пимен, скорее сливки прокиснут, чем бешеная водица застоится, - ухмыльнулся Острецов.

- Перекусим, пока начальники думают, - сказал Ермолай.

Доставали и развязывали мешочки, лупили яйца, разламывали кур, индеек, нарезали сало, распечатывали бутылки...

"Измором норовят взять. Поехал натощак..." - Острецов встал. Вывел коня на бугор, скользя сапогами по скипецу, там будто бы чуток тянуло ветерком и крючковатые оводы поменьше кружили у щиколоток коня.