Софи Аскиноф - Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины Страница 31

Пережитые испытания наложили свой отпечаток на г-жу Фюзий, как собственно и на всех, кому посчастливилось пережить эту драму. Впрочем, свои впечатления она записывала «по-живому», чуть ли не при свете пожара. Спрятавшись вместе с друзьями в доме, куда они зашли случайно, они провели там ночь с 5/17 на 6/18 сентября. Ни один из них не сомкнул глаз до рассвета. Но, по счастью, можно сказать, благодаря чуду, около трех часов ночи вдруг начался дождь. Каждый встречал его с надеждой. И через некоторое время все вздохнули с облегчением. Пожар стал понемногу стихать. Потихоньку появлялось ощущение, что худшее осталось позади…

Испытание грабежами

Если дождь поначалу и оказывал благотворное действие, он не принес особенного облегчения пребывающим в бедственном положении москвичам, потому что превратил лагеря солдат и беженцев, разбитые в лесах и у городских застав, в настоящие грязевые болота. Кроме того, погасив пожар, дождь благоприятствовал разграблению как руин, так и еще уцелевших домов. Множество русских было одновременно выбито катастрофой из колеи и при этом воодушевлено желанием выжить и жаждой мести. Они без колебаний принялись грабить, стремясь схватить что угодно: еду, одежду и обувь, особенно в домах богатых аристократов. Город накрывала новая беда. После огня – страх перед грабежами. В пятницу 6/18 сентября г-жа Фюзий решилась предпринять новую попытку добраться до главной квартиры Наполеона в Петровском дворце, чтобы попросить у него убежища. «Мы ходили от улицы к улице, от дома к дому, – рассказывала она. – Все несло следы опустошения. Этот город, который я совсем недавно видела столь богатым и блистательным, теперь представлял собой груду пепла и развалин, по которым мы бродили, словно привидения, вернувшиеся навестить свои прежние жилища». Придя к своему собственному дому, она обнаружила, что огонь каким-то чудом пощадил его, зато он был уже почти полностью разграблен. Однако ей удалось отыскать кое-какие съестные припасы, спрятанные ею заранее и не обнаруженные грабителями. Находка оказалась совершенно неожиданна и приятна. Для нее и для ее друзей это был повод устроить себе трапезу прямо посреди улицы. Весьма странная сцена! Маленькая группа разместилась вокруг стола на уцелевших стульях. «Зрелище этой трапезы было одним из самых печальных в тех несчастных обстоятельствах. Представьте себе стол посреди улицы, на которой со всех сторон видны горящие дома или дымящиеся развалины, ветер гонит нам в глаза тучи пепла, рядом валяются расстрелянные поджигатели, мимо идут пьяные солдаты, унося награбленную добычу: таковы были декорации этого печального пира».

Москва в сентябре 1812 года

Как бы то ни было, русские гражданские лица оказались не единственными грабителями. Многочисленные солдаты Великой армии, в том числе и французы, но главным образом баварцы и поляки, пользовались случаем, чтобы поживиться. Конечно, многие французы рассказывали, что их община была излюбленной целью грабителей, мечтавших отомстить за бедствия, виновником которых являлся Наполеон. Но, к сожалению, грабеж – обычный спутник войны, как этой, так и любой другой. По мнению аббата Сюррюга, «когда поджог города был понят как военная мера, использованная русским правительством, грабеж стал неизбежной ответной мерой со стороны противника, лишившегося надежды, которая долго питала его». Он считал, что грабежи французских солдат совершались при активном либо пассивном соучастии русских.

Шевалье д’Изарн утверждал, что для того чтобы выжить и передвигаться по городу, не рискуя быть атакованным, а то и убитым этими вооруженными и часто пьяными бандами, он был вынужден сам притворяться мародером. Закутавшись в кусок сафьяна, подобранный на улице, он свободно ходил по улицам, разыскивая своих друзей. Наконец он обнаружил их в доме доктора Кара, собравшихся вокруг г-на Хорнера, и теперь, когда они были все вместе, им предстояло пережить систематическое разграбление домов. «В таком положении, – рассказывал он, – я прожил с неделю; мы забаррикадировались в подвале, и я постоянно, ночью и днем, уговорами пытался отвести грозу в лице являвшихся к нам мародеров. Некоторые прислушивались к моим увещеваниям и уходили, но большая часть была готова применить насилие, и тогда я едва успевал позвать на помощь генеральскую охрану». Хозяин дома, г-н Хорнер, сумел заручиться покровительством одного голландского генерала, но, как мы видим из вышеприведенного свидетельства, этого вооруженного присутствия было недостаточно, чтобы гарантированно защитить их. «Особенно ужасным, – продолжал он, – был систематический характер, с которым грабежу поочередно предавались все части армии. В первый день это была императорская Старая гвардия; назавтра – новая (Молодая) гвардия; на следующий день – корпус маршала Даву; и так далее, все корпуса, стоявшие лагерем вокруг города, приходили навестить нас, когда наступал их черед, и вы можете себе представить, насколько трудно было удовлетворить пришедших последними. Такой порядок продолжался, без перерывов, на протяжении почти целой недели; алчность этих молодчиков можно было объяснить, лишь взглянув на их собственную нищету. Люди без башмаков, без панталон, в лохмотьях – вот участь всех, кто не входил в императорскую гвардию; и когда они возвращались в свои лагеря, натянув на себя самые разнообразные одеяния, различить их можно было разве только по оружию. Самое ужасное то, что и офицеры ходили от дома к дому, чтобы грабить, как и их солдаты; впрочем, другие, не столь бесстыдные, ограничивались тем, что крали в домах, где останавливались на постой; случалось даже, что и генералы, под предлогом реквизиции, приказывали забирать там, где они останавливались, понравившиеся им вещи, или же меняли квартиры, чтобы иметь возможность разграбить новое жилище».

Французы в Москве

Положение переживших пожар оставалось совершенно ужасным. Хотя, конечно, шевалье д’Изарн давал себе отчет в нищете значительной части наполеоновской армии, также испытывавшей недостаток во всем и разочарованной результатами этого похода! Разве Наполеон не объявил своим солдатам на следующий день после взятия Смоленска (6/18 августа), что окончание Русской кампании близко и что они станут на зимние квартиры в Москве, где их ждут заслуженные отдых и награды? Пожар Москвы совершенно изменил эту ситуацию, оставляя солдат в разочаровании, которое они пытались частично компенсировать разграблением города. Но если шевалье д’Изарн ухитрялся спокойно анализировать ситуацию, если правильно понимал причины, толкающие этих людей на грабежи, он ни в коем случае не оправдывал их. Ведь разграблению, как свидетельствовал со своей стороны аббат Сюррюг, подвергались даже церкви и могилы, словно во времена Французской революции. Впрочем, не все: по словам дипломата Ж. де Местра, иезуитские монастырь и коллегиум были пощажены, что позволило примерно трем сотням женщин укрыться в их строениях138. Но великолепные соборы Кремля стали предметом алчности пьяной распоясавшейся солдатни, особенно вюртембергских союзников. Могилы прежних царей в Архангельском соборе были разграблены без малейшего стеснения. Благовещенский собор превращен в конюшню, и солдаты, не смущаясь, кормили лошадей на алтарях или на священных иконах. Москвичи, шокированные этими актами вандализма и святотатства, обличали тех, кого называют «окаянным воинством». Но что они могли сделать против этой орды мародеров без совести и чести? Тем более что эти грабежи и святотатства сопровождались актами насилия и изнасилованиями женщин, на свое несчастье попавшихся на пути. Куртизанка Ида Сент-Эльм и ее подруга Надия, проявив решительность и смелость, спасли от такой участи нескольких женщин139. Надо сказать, что Надия была вооружена и ее пистолет производил должный эффект. Но много ли они могли сделать?