Николай Павленко - Меншиков Страница 31

Обстановка вынуждала Меншикова трудиться с полным напряжением сил: русская армия отступала. Она то отбивалась от наседавших шведов, то сама нападала на них.

Мелкие стычки, которым не было числа, иногда перемежались сражениями с участием сотен и даже тысяч солдат. В 1708 году было три сражения, оставивших заметный след в войне: под Головчином, у села Доброго и у деревни Лесной. Их могло быть значительно больше, но у противостоявших друг другу армий были диаметрально противоположные задачи: шведы лихорадочно искали генеральной баталии, чтобы одним ударом победоносно завершить войну; русские, зная мощь шведов, столь же лихорадочно избегали генерального сражения, уклонялись от поединка, могущего привести государство на край гибели. Петр и его генералы еще хорошо помнили первую Нарву, считались и с блистательными победами, одержанными Карлом XII в сражениях с саксонскими войсками. Гипноз непобедимости шведов был настолько велик, что русское командование, не будучи уверенным в успешном исходе крупных операций, предпочитало неукоснительно держаться Жолквиевской стратегии и отступать.

Обычно хорошо осведомленный о том, что творилось не только при царском дворе, но и на театре военных действий, Чарльз Витворт в марте 1708 года в донесении своему правительству давал весьма нелестную характеристику действиям отступавшей кавалерии Меншикова, будто бы «бегущих от небольшого отряда шведов и валахов с поспешностью разбитой армии. Вообще полагают, – продолжал Витворт, – что паника овладела кавалерией и что вся она устремилась к границе, не останавливаясь, не приблизившись к неприятелю хотя бы насколько нужно, чтобы убедиться в его силе и положении».[107]

Витворт сгустил краски. В донесении бесспорным может быть признан лишь тот факт, что хорошо вымуштрованному неприятелю действительно противостояла армия, только несколько лет назад начавшая овладевать военным ремеслом, что значительная часть этой армии еще не была обстреляна в огне сражений. Но Витворт сгустил краски еще и потому, что и сам он, и лица, рассказывавшие ему о событиях на фронте, продолжали находиться под впечатлением нарвской катастрофы и под влиянием шведского командования, продолжавшего пренебрежительно отзываться о боеспособности русских войск.

То, что эту боеспособность надо было совершенствовать, подтвердило Головчинское сражение. Инициатива сражения исходила от шведского короля. Кстати, это была последняя в Северной войне операция, навязанная им русскому командованию, и последний успех, правда весьма скромный, достигнутый шведами.

В ночь со 2 на 3 июля 1708 года шведские войска, ведомые самим королем, совершили нападение на дивизию генерала Никиты Ивановича Репнина, расположившуюся на берегу реки Бабич. В русском лагере полагали, что форсировать ее можно было только в одном месте, где берег с обеих сторон был возвышенным. Именно там и была сосредоточена и русская, и шведская артиллерия. Что касается остальной местности, то, коль скоро сочли ее непроходимой, об укреплении и не позаботились.

Случилось, однако, неожиданное: под покровом темноты шведы бесшумно, вне досягаемости русской артиллерии, почти беспрепятственно форсировали реку Бабич. По приказанию короля они не отвечали на ружейные выстрелы русских и, увязая по грудь в топком русле реки, подняв ружья и патроны над головой, упорно двигались к берегу. Шведам удалось отрезать пехотные полки Репнина от стоявшей невдалеке конницы генерала Гольца и не только закрепиться на берегу, но и принудить Репнина к отступлению. Русская пехота часа три-четыре оказывала ожесточенное сопротивление, но вынуждена была оставить неприятелю поле боя и десять пушек.

4 июля Шереметев, Меншиков, Головкин и Долгорукий отправили царю донесение. Оно было составлено, видимо, Шафировым, да так ловко, что из его содержания Петр сделал однозначный вывод – русским войскам сопутствовал успех. Такой вывод вытекал из заключительных фраз донесения: «…имеем о неприятеле ведомость, что вдвое больше нашего потерял и много генералов и знатных офицеров побито у него. И за помощию Вышнего, кроме уступления места, неприятелю из сей баталии утехи мало».[108]

Столь же искусно была составлена реляция. В ней тоже царя радовали известием, что дивизии Репнина и Гольца «неприятелю жестокий отпор дали», что тот понес значительные потери, в том числе «многими знатными офицерами», что наша конница «неприятеля многократно с места сбивала», а дивизии отступили с поля боя только потому, что его не было никакого резона удерживать, причем отступление произвели организованно, по повелению фельдмаршала.

Впрочем, при желании царь мог бы обнаружить в донесении некоторые несуразности, например сведения о потерях: «А сколько с нашей стороны пехоты и конницы побито и ранено, того подлинно донести еще не можем, понеже не осмотрелись. Однако ж, – продолжали авторы донесения, – имеем о неприятеле ведомость, что вдвое больше нашего потерял». При чтении этих строк у Петра должен был сразу возникнуть вопрос: как могло случиться, что наши войска, уйдя с поля боя, ничего толком не знали о своих потерях, но уверяли, что неприятель потерял в два раза больше.

Петр, однако, оставил без внимания недомолвки и противоречия и ответил Шереметеву посланием мажорной тональности: «Письмо ваше, от Головчинина писанное, я здесь получил, на которое ответствовать иного не имею, только дай Боже вам помощь над гордым сим неприятелем, а я всем сердцем к вам быть рад и спешу, сколько силы моей есть […] В протчем паки прошу Господа Бога, дабы меня сподобил к сему вашему пиршеству и всех бы вас видеть в радости здоровых».

Так рассуждал царь 5 июля 1708 года, находясь в пути между Великими Луками и Смоленском. Не изменил он своей оценки Головчинского дела и два дня спустя – 7 июля он писал Ф. М. Апраксину: «Однако ж я зело благодарю Бога, что наши прежде генеральной баталии виделись с неприятелем хорошенько и что от всей ево армеи одна наша треть так выдержала и отошла».

В Горки Петр прибыл 9 июля и тут же стал выяснять подробности сражения. Они его разочаровали – события, как оказалось, развернулись совсем не так, как это было изображено в реляции: с крупными промахами действовали оба генерала – Гольц и Репнин. Вместо наград виновников ждал «кригсрехт» – военный суд. В указах Шереметеву и Меншикову, назначенным соответственно председателями судов над Гольцем и Репниным, царь формулировал степень виновности каждого из них. Некоторые полки Гольца «знамя и несколько пушек потеряли, иные не хотели к неприятелю ближе ехать, иные в комфузию пришли». Примерно такую же оплошность допустила и пехота Репнина: «Многие полки пришли в комфузию, непорядочно отступили, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не салдацким боем». Шереметеву и Меншикову надлежало «не маня никому» и «со всякою правдою» расследовать случившееся.[109]