Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917 Страница 31

И думал я над этим. Будь это в мирное время и мне надо было бы сотню людей предать смертной казни, сколько дум вызвала бы во мне эта необходимость, а тут, на войне, это только преходящий факт, не более. Сердце делается упорным и стойким, душой руководит одно – чувство долга, выливающееся или в исполнение определенного приказа, или того, что подсказывают знание дела и совесть… все идет к тому концу, который зовется победой, и только об этом и думаешь; на пути же к этому благому концу нет места ни сомнениям, ни каким-либо слезливым чувствам.

Дело за 21–26 февраля будет самым ярким делом в истории моего молодого полка и одним из крупных за текущую компанию.

Разговорившись, офицеры стали нам показывать карточки, которые они несли с собою в бой на груди: у актера – портрет его двухлетней девочки, у инженера – портрет его невесты, снятой вместе с ним. Старая, но всегда трогательная картина, мы ее находим всюду на полях. Об этом сейчас мне некогда говорить.

Получил от Осипа письмо, благодари его; он так картинно описал мне мальчиков и девочку. Могу представить себе моих воинов, садящихся даже за стол с оружием. Я смеялся как сумасшедший и, говоря это офицерам, добавлял, что, вероятно, жена говорит гостям: «Муж мой всегда нарушает благочиние за столом, и я едва ли сумею привить детям приличные манеры… он умудряется портить мой застольный порядок даже с полей сражения». О девочке он пишет страшно забавным тоном, я читал отдельные места офицерам, и мы все очень весело смеялись… особенно над тем местом, где Осип уверенно говорит, что гениальность Ейки он предвидел чуть ли не в момент ее рождения.

Какие молодцы у меня люди, вот тебе маленький пример: командир 7-й роты, слегка заболевший, посылает людям на позицию доски, солому и т. п. Они отказываются от соломы, говоря: «Мы пришли сюда умирать, а не валяться на соломе…», едва ребят уговорили взять в окопы солому. Скоро отъезжает почтарь, и я кончаю письмо. Дай мне твою головку, моя женушка, о которой я не забываю мечтать, как бы ни был силен бой, который я веду, давай малых наших, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая женушка!

Получил твое письмо от 14 февраля с подробным описанием ваших семейных неурядиц. Все это страшно меня интересует, хотя и не все ясно. Что Кирилочка выходит ярым лыжником, это очень приятно: будет здоровым и ровным. Папа может себе вывесть не только 75–100, а хотя бы 200 рублей, если сумма не исчерпана; всем будет ясно, что это работа большая. Ты хочешь старикам добавить 20 рублей, мысль прекрасная. У нас сильная зима, с большими вьюгами. Думаем все-таки, что более двух недель она не продолжится. Кроме шинели пришли мне варенья к чаю. Справься, как обстоит дело с моим генеральством и двумя ген[еральскими] лентами.

Обнимаю, целую и благословляю вас. Ваш отец и муж Андрей.

Дорогая женушка,

сегодня получил твою телеграмму по поводу получения мною Влад[имира] III и Золот[ого] оружия. Телеграмма шла неделю, если не более… тут учитать мне трудно.

Вчера выпал у меня день, что пришлось и награждать, и ругаться… Четверым каптенармусам, своевременно подавшим пищу на позицию, приказал выдать по 10 рублей из артельных, а каптенармуса с фельдфебелем одной роты пришлось изругать и обещать сорвать петлицы… Потом дошла очередь до одного прапорщика, который делал себя больным и, обещав через доктора мне пойти на позицию еще 2 дня тому назад, остался в квартире… разговор был короткий. Видела бы ты своего мужа, в каком он был состоянии… […] Кончили мы миром; он дал мне офицерское слово идти чрез час на позицию, я дал ему таковое же не расстреливать… и он действительно пошел. И заметь, это был прапорщик с университетским значком. Это – теневая сторона командирского управления, скрытая от глаз военных историков. Я должен тебя успокоить, что прапорщик этот не русский, а инородец, что-то промежуточное между румыном, армянином и евреем…

Вчера получил твое длинное письмо от 14 февраля № 124 с подробным описанием ваших стычек. Все это, конечно, меня страшно интересует, но не все мне понятно… не волнуйся только ты, моя золотая, у всех мальчишек бывают такие вспышки… подрастут, войдут в разум, и все пройдет. Я думаю, что Генюша просто по ломотству сказал, что он побил Кирилку здорово живешь; да и сам Кирилка потом признался, что он сам заплакал… Внушай Генюше, что в училище он должен за своего брата стоять горой; так все храбрые мальчики делают, особенно сыновья военных; только трусы покидают своих и переходят к чужим.

От Сережи Вилкова письма не получал. Пусть папа, если статья на непредвиденные расходы не исчерпана, выписывает себе хотя бы 200 рублей, если не больше. Все поймут, что составителю отчета и завершителю всего дела работы было немало. […]

Если письмо это дойдет до тебя раньше отъезда Осипа, то кроме шинели, которую жду, пошли с ним варенья. Мой вкус даже и в Екатеринославе знают: офицерам шлют табак, ликеры или коньяк, а мне какая-то доброжелательница прислала банку варенья. Впрочем, наш поставщик мог и придумать таковую, чтобы подсунуть мне подарок, зная мою в этом отношении щепетильность. Письма твои начинаю получать уже на 13-й день… конечно, они задерживаются главным образом на последней части общего пути, а до Львова, вероятно, доходят быстро… Надо прекращать письмо. Отходит поезд и повезет мои строки моей дорогой женушке.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Целуй папу с мамой… ты ничего об них не пишешь.

Дорогая Женюрка!

Опять пристают ко мне с Осипом и Сидоренко; на этот раз прислали телефонограмму… Как бы ни пришлось отпустить. Кому-то там очень они нужны. У нас зима, кажется, начинает сдавать; вчера была оттепель, и сразу повернуло на тепло, но кругом еще совершенно бело. Если сегодня успею, то напишу еще и закрытку. Пишу, как видишь, на венгерской… попалась под руку. Высылай Осипа так, чтобы он к Пасхе приехал. Почтаря нет уже три дня, а потому нет от тебя и писем. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя женушка!

Наше серьезное положение кончилось отбросом противника. Канитель продолжалась 8 дней. Как теперь выясняется, противник был (во всех отношениях) втрое больше нас. Считаю это дело полка блестящим, но боюсь, что не так посмотрят старшие… Во всяком случае, я свое дело сделаю, опишу все подробно и правдиво: дело будет говорить за себя. К сожалению, на войне, где люди ходят вокруг смерти и где решаются великие вопросы бытия или небытия стран, людские страсти не умирают, они горят еще большим пламенем и в великое дело борьбы вносят свое тлетворное и принижающее влияние. Это грустно, но увы, это написано не в газетах, а чувствуется во многих углах и закоулках боевой обстановки… Почтаря все нет, а с ним нет от тебя писем. Я уже привык к их периодическому течению, и мне без них скучно. Высылай Осипа так, чтобы он к Пасхе приехал к нам… Если можно, фотографии вышли вперед. У нас начинается, кажется, весна, а с нею неизбежная слякоть.