Мемуары - Феликс Феликсович Юсупов Страница 31

Вскоре, однако же, крымское безделье и скука стали меня тяготить. Я подумал было вернуться в Москву, к работе. Великая княгиня была против, советуя не уезжать, пока матушка не поправится. Увы, поправки доктора не обещали. Они говорили, что возможно лишь временное улучшение, но полного выздоровленья не будет.

Я колебался. Сыновний долг велел остаться, разум внушал, что такая жизнь не по мне. Пока я раздумывал, выяснилось, что матушка с великой княгиней затеяли меня женить. Даже и невесту высмотрели. Решили за меня, не посчитались с моим вольнолюбием. Думали, волк стал послушной овечкой, а ведь я во многом остался прежний. Уж жену-то, если женюсь, выберу сам. Против их опеки я тотчас взбунтовался. И, казалось обретенного, мира в душе вмиг не стало. Мученья и сомненья словно не покидали меня. И я уехал в Москву – продолжать благотворительную работу.

Раскаиваться мне не пришлось. Помогая обездоленным, я обрел равновесие и успокоился.

Месяцем позже родители, великая княгиня и Дмитрий вернулись из Крыма. Я проводил их в Петербург и провел с ними зиму в Царском Селе.

В тот год двор был в трауре по случаю кончины великого князя Алексея Александровича, дяди царя. Великий князь Владимир тотчас попросил государя дозволить вернуться, якобы на похороны, сыну своему Кириллу, сосланному после женитьбы. Женился он на двоюродной сестре своей, принцессе Виктории, бывшей первым браком замужем за герцогом Гессенским, братом царицы.

Герцога я прекрасно знал по Архангельскому. Он был хорош собой, весел и привлекателен. К тому ж эстет, ценил более всего красоту, притом имел свои причуды. Однажды решил, что белые голуби у него в имении не смотрятся со старыми стенами, и покрыл птичьи перышки небесно-голубой краской.

Брак с принцессой Викторией был несчастлив. Они развелись, и Виктория вышла за кузена своего, великого князя Кирилла. Вышел скандал. Двор не признал ни развода, ни брака. Императрица углядела во всем оскорбленье брату и оскорбилась сама. Она уговорила государя сослать Кирилла и лишить его титула с привилегиями. Позже были изгнанники прощены, но сами императрице не простили.

Вскоре после смерти великого князя Алексея скончался протоиерей Иоанн Кронштадтский. Вся Россия оплакивала его кончину. Уже при жизни почитали его как святого. Став в двадцать шесть лет священником в церкви Св. Андрея Кронштадтского, он с первых дней священства завоевал уважение и любовь паствы. Всё почти время посвящал он неимущим и немощным. Он отдавал им всё до последнего гроша. Порой приходил домой босиком, оставив обувь свою случайному нищему. Отовсюду приходили к нему. Являлись даже магометане и буддисты, прося исцелить своих больных. Иногда исцеленье, о котором молился он, считалось совершенным чудом.

Когда родился один из братьев моих, матушка тяжело заболела. Доктора развели руками. Она была уже при смерти, но позвали отца Иоанна. Едва он вошел в комнату, матушка открыла глаза и протянула к нему руки.

Отец Иоанн опустился на колени у кровати ее и стал молиться. Наконец поднялся, благословил матушку и сказал: «Господь поможет ей. Она поправится». И матушка поправилась очень скоро.

Паства его росла, и о. Иоанн установил общую исповедь. Очевидцы говорили мне, что шум в церкви стоял ужасный: исповедуясь, каждый хотел перекричать другого. Женские голоса были слышнее. Женщины образовали секту. Эти так называемые «иоаннитки» о. Иоанну порядком досаждали. Уверившись, что он – новый Христос, зачастую кидались они в истерику, бросались на него и кусали до крови. Этим, как правило, в исповеди он отказывал.

К матушке о. Иоанн сохранил дружбу и часто ее навещал в детские годы мои. Не забуду его ясный проницательный взгляд и добрую улыбку. Последний раз я видел его в Крыму незадолго до его смерти. В тот день он сказал мне: «Веянье Господне душе всё равно что воздух телу. Тело дышит воздухом земным, душа – горним». Я помню слова его.

О. Иоанну было семьдесят восемь лет, когда, вызвав якобы к умирающему, его заманили в ловушку и избили. И убили бы, не подоспей кучер, привезший его. Он вырвал старца из рук негодяев и отвез назад полуживого. От увечий о. Иоанн так и не оправился. Несколько лет спустя он умер, так и не открыв имена палачей. Смерть его была величайшим горем и для России, и для царя, потерявшего в нем советчика верного и мудрого.

В эту же зиму странное событие напомнило мне клятву, которую дали мы с братом во времена наших спиритических фокусов. Поклялись мы, что первый из нас, кто умрет, известит другого с того света. Был я несколько дней в Петербурге, в доме на Мойке. Однажды ночью я проснулся и, движимый необъяснимой силой, пошел к комнате брата, запертой со дня его смерти. Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Николай. Лицо его сияло. Он тянул ко мне руки… Я бросился было навстречу, но дверь тихонько закрылась. Всё исчезло.

Жизнь наша в Царском была однообразна. Не видел я почти никого, кроме Дмитрия. Несколько раз за всю зиму вызывала меня к себе в Александровский дворец императрица. Хотела она говорить о моем будущем и направлять меня. Но с сестрой ее беседовал я легко и прямо, а с ней самой был всегда скован. Словно тень Распутина стояла меж нами. «Всякий уважающий себя мужчина, – сказала она мне однажды, – должен быть военным или придворным».

Я отвечал, что военным быть не могу, потому что война мне отвратительна, а в придворные не гожусь, потому что люблю независимость и говорю то, что думаю. В общем, служба была не для меня. Я наследовал огромное состояние и ответственность, с ним связанную. На мне – земли, заводы, благосостояние крестьян. Правильное управление всем – тоже своего рода служба отечеству. А служу отечеству – служу и царю.

Императрица заметила, что отечество у меня выходило важней царя.

– А царь и есть отечество! – вскричала она.

В этот миг открылась дверь и вошел император.

– Феликс – законченный революционер! – объявила ему императрица.

Государь с удивленьем глянул на меня своими добрыми глазами, но ничего не сказал.

Матушке стало немного лучше. Она потихоньку вернулась к делам своим и снова занялась благотворительностью. Отец редко бывал дома, проводя вечера в клубе. Тогда я сидел подле матери. Я читал ей вслух, она вязала. Но долго жить в заточенье, вполсилы я не мог. К весне решил я проехать по России осмотреть наши именья и промыслы. Решение это отец с матерью