Валентин Бадрак - 7 пар, очаровавших мир Страница 31

Мир, окружавший в детские годы шведскую принцессу Ингигерд, будущую Ирину, во многом был схож с миром Ярослава: та же роскошь палат, те же многочисленные слуги и те же нескончаемые интриги, ощущение неусыпно следящих глаз, заставляющее быть всегда настороже и руководствоваться только расчетом. Как и молодость Ярослава, годы превращения маленькой девочки в напористую и отважную девушку стали временем последовательного обучения: надо было научиться умело играть свою роль, искусно нося маску подруги властителя. Ее определенно готовили стать женой воителя и государственного деятеля; это значит, что с детских лет в жизни Ингигерд присутствовало постоянное внушение. С молоком матери она впитывала догмы: быть верной подругой, хранить домашний очаг, выносить и произвести на свет здоровое потомство, способное развить и защитить дело рода – самое благородное и важное дело для женщины. Это были первейшие и наиболее действенные установки, как клинья вошедшие в формирующийся разум девочки. Иного сценария для будущей женщины просто не предусматривалось.

Но в то же время эта девушка приобрела знания, далеко выходящие за рамки стандартного средневекового образования среднестатистической женщины, пусть даже и принцессы. Например, она в совершенстве владела искусством врачевания, что не раз потом демонстрировала на Руси. Кроме того, в случае с Ингигерд важно отметить, что она до замужества получила обжигающую и двусмысленную возможность ощутить себя товаром. Эдакой дорогой вещью, за которую предприимчивые мужчины намереваются выменять нечто, перевешивающее на чаше весов ее саму. Это осознание в будущем станет основой для ревизии отношения к самой себе, отправной точкой проявления духовной силы, ищущей выход из зоны ложных представлений о женщине-человеке. Потом новая Ирина-Ингигерд сумеет родиться из снедающего ее несогласия с ролью самки, предназначенной только для продления рода. Она всю жизнь будет тихо, но внятно доказывать, что настоящая женщина – это нечто другое. Но это произойдет не так скоро; в годы расцвета тревожной юности она могла лишь задавать себе вопросы, не имевшие ответа. Ее собирались выдать за одного претендента, но в результате изменившихся политических обстоятельств выдали за другого. С одной стороны, не лишенная кокетства дочь конунга Олафа Эйриксона почувствовала свою привлекательность (коль взять ее в жены стремятся сразу двое влиятельных правителей), с другой – осознала ничтожность своего реального положения: красивой игрушки в руках непостоянных мужчин. Предназначаясь кому-либо из князей, усиливая политические или экономические позиции одного и ослабляя другого, она могла заботиться лишь об одном: быть еще более привлекательным товаром в глазах покупателей. В том случае, если она выходила замуж за князя Ярослава, Олаф Шведский извлекал двойную выгоду: политическую – укрепление южных границ и обретение в лице Ярослава внушительного по мощи союзника – и экономическую – получение Ладоги. Как во все времена, все покупалось и продавалось. Причем дочь тут была разменной монетой, о чем она хорошо была осведомлена. Наученная с детства не противиться патриархальному укладу, она старалась лишь влиять на лучший выбор родителя.

Естественно, сам Ярослав мог в то время лишь догадываться о характере той, кого собирался взять в жены. Загнанный сводным братом и его польским покровителем в угол, он, кажется, понял, что ощущает затравленная крыса: она или бросится в последнем прыжке, неся смерть хотя бы одному из охотников, или все-таки отыщет нору. К чести Ярослава, он вышел из тупиковой ситуации достойно. Хотя новгородскому князю, находящемуся на краю гибели, было не до сохранения маски респектабельности, два поспешных посольства к Олафу Шведскому были блестящим ходом, совершенным с безупречной дипломатической виртуозностью. Дело в том, что Ингигерд к моменту сватовства Ярослава, по сообщению Снорри Стурлусона, автора саги «В круге земном», уже «была обещана» королю Норвегии Олафу Харальдссону, который находился в перманентном межличностном конфликте с отцом невесты. Неизвестно, больше ли выгод посулил шведскому конунгу Ярослав или решение породниться с «конунгом из Гардарики» (князем Киевской Руси) стало результатом мимолетных эмоций, но фортуна повернулась лицом к новгородскому князю. Алексей Карпов уверен в исключительно политических причинах такого решения, поскольку отец Ингигерд «не желал признавать власть своего тезки над теми областями Норвегии, которые прежде подчинялись ему и с которых он исправно получал подати». Итак, из клубка политических интриг Ярослав выпестовал совершенно новое положение новгородского предводителя, предусматривавшее и помощь скандинавов, и более высокий социальный статус в глазах братьев-соправителей в Древней Руси.

Но вернемся к девушке по имени Ингигерд, получившей на Руси при крещении новое имя – Ирина. В ее нестандартном характере явно имелись определенные особенности, зерна смутной самостоятельности и необычайной уверенности, словно занесенные на Русь северным скандинавским ветром, который издавна воспитывал стойких викингов. В своем неуемном стремлении стать лучшим товаром Ингигерд явно перегибала палку: не всякая невеста того времени с легкостью решится на эмоциональный шантаж будущего мужа. Но она обладала более крутым нравом и напоминала строптивую необъезженную лошадку, как бы в противовес слишком покорным славянкам. И надо признать, что скандинавские девушки того времени действительно казались характернее и колоритнее славянок; возможно, их порывов не сковывала религиозность, уже охватившая славянские земли. Стоит лишь вспомнить историю одного из сыновей самого Ярослава, который при сватовстве в Скандинавии был безжалостно сожжен вместе со своею свитою другой шведской принцессой. Так или иначе, Ингигерд отлично знала себе цену и ничуть не стеснялась тех, кто добивался ее руки. К тому же шведская принцесса чем-то неуловимо напоминала Рогнеду: возможно, была такой же яростной и непримиримой в борьбе, как и мать Ярослава, вызывая этим сходством тайную симпатию у мужа-чужака.

А вот сам Ярослав мало чем походил на отца Ингигерд: болезненный и посрамленный, он в тот момент больше сам нуждался в опеке, чем излучал манящий свет бога войны. Не то, что бравый красавчик Олаф! Впрочем, приглядевшись, Ингигерд могла бы увидеть в избравшем ее мужчине другой блеск – холодной рассудительности, беспощадной мстительности, вызванной ранним осознанием своего неизлечимого недуга, да завидной последовательности. Позже девушка смогла убедиться, что ее муж способен этими качествами с лихвой компенсировать пробелы в образе непобедимого воина. Ярослав был парадоксален и поэтому непредсказуем, что делало его опасным для конкурентов. Хотя неизвестно, с какого момента он стал казаться интересным своей жене. Ко времени впервые испытанного материнства? К моменту, когда она ощутила себя с ним как за каменной стеной, в противовес драме побежденного Олафа? Или такого момента и не было, просто она по-женски приглушила в себе гордыню, убив скандинавскую спесь? И все-таки время и все, что мы о них сегодня знаем, подтвердило: они были счастливы в своем умиротворенном спокойствии, распространившемся волной стабильности по всему создаваемому великому государству.