Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… Страница 31

– Слышал. Как ее супруг? Все еще хворает?

– Подлечился на водах, слава богу. – Словно что-то вспомнив, вдруг заторопилась. – Ну, мне пора. Не люблю надолго оставлять на няньку детей.

– Сколько им?

– Старшему, Алешеньке, скоро будет семь, Вове – шесть, Саше – два.

– Одни мальчики.

– Да, мой муж этим доволен, я же хотела бы еще и девочку.

Лермонтов вздохнул.

– Если бы Бог наградил меня дочкой, я бы назвал ее Марией – в честь моей бедной покойной маменьки.

– Машей, Машенькой… – чуть слышно повторила Милли. – Однако мне надо распорядиться подать мою коляску.

– Я сейчас распоряжусь. Вы позволите вас сопроводить до дому? Время позднее…

– Не стоит утруждаться, Михаил Юрьевич: у меня двое слуг. А вас, наверное, ждут на празднестве.

– Может, вы и правы. Тем более, что нынче я не верхом. Надеюсь на новую встречу в доме Карамзиных.

Наклонившись, он поцеловал ей руку.

– Да, я тоже буду надеяться. – И она слегка пожала ему ладонь.

Это был весьма недвусмысленный знак.

Провожать Эмилию Карловну вышли все. Помахав на прощание, женщина уехала.

Михаила немедленно взяла под локоток Софья Николаевна и шепнула на ухо:

– Она прелесть, да? Вы, конечно, в нее влюбились?

Лермонтов усмехнулся.

– Может быть. Чуть-чуть. Будущее покажет.

– Вы скоро увидитесь. Приходите послезавтра на репетицию.

– Мерси бьен. Стану жить надеждой на эту встречу.

5

Первую в России железную дорогу проложили год назад между Петербургом и Царским Селом. Многие пока опасались по ней ездить – например, Елизавета Алексеевна, бабушка Лермонтова, умоляла его приезжать в столицу только на лошадях. Но Столыпин-Монго ничего не боялся и решил опробовать новый вид транспорта. Своим слугам (конюху и лакею) он наказал прибыть следом конным ходом. Поэтому сам ехал налегке, с небольшим саквояжем.

Михаил, извещенный по телеграфу, ожидал Алексея Аркадьевича на станции.

Их родство было следующим: Елизавета Алексеевна доводилась отцу Монго – Аркадию Алексеевичу – родной сестрой. Таким образом, формально Монго приходился Михаилу двоюродным дядей. А по возрасту – почти что ровесником: дядя был младше племянника на два года!

Прозвище же появилось так. В Школе гвардейских прапорщиков Алексей увлекался книжкой Мунго Парка – путешественника по Африке, сам хотел ехать в Африку по его следам и постоянно твердил: «Мунго, Мунго». Лермонтов подарил ему однажды щенка и в насмешку назвал Мунго. А слуга Столыпина начал звать собачку просто Монькой. Вот и вышло: Мунго – Монька – Монго. Незлобивый Алексей на кличку не обижался, сам веселился, а потом привык, да и все привыкли.

Станция была свежевыкрашенная – деревянный вокзальчик, больше похожий на сарай, с кассой, скамейками и буфетом. Газовые фонари. Механические часы на стене.

В ожидании поезда Лермонтов вышел на перрон. Мокрые доски под ногами говорили о недавнем дожде. Небо хмурилось, приближалась настоящая осень.

Наконец прозвонил колокол – приближался паровоз. Выглядел он зловеще: тупорылый, красный, в клубах пара и дыма, валившего из трубы. Чухая и свистя, протащил вдоль платформы несколько вагонов. На перроне было больше зевак, нежели встречающих.

Из второго вагона вышел великан в экзотическом облачении кавказца – бурке, архалуке и косматой шапке, за пояс заткнут кинжал. Пышные усы победоносно торчали. Черные глаза сияли лукавством и мужской энергией.

– Монго!

– Маешка!

Родичи обнялись, Михаил при этом был не выше плеча гиганта.

– Ты, Маешка, я гляжу, сильно возмужал, и усы стали гуще. Да, Кавказ закаляет.

– Только не меня: я за все время пребывания на Кавказе был всего в одной серьезной переделке, да и то случайно.

– Не жалей, племянник: настоящая война – это не веселое приключение, а грязь.

Вслед за Алексеем из вагона вышел статный господин в темной невоенной шинели и высоком цилиндре, с тростью в руке. На его слегка удлиненном холеном лице были написаны аристократизм и снисходительность к окружающему миру: дескать, мир, конечно, плох, но не стоит из-за этого слишком огорчаться.

Монго с воодушевлением произнес:

– Разрешите вас познакомить, господа. Мой дражайший родственник корнет Михаил Лермонтов. Вы, должно быть, читали его дивные стихи. А это мой случайный попутчик – граф Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин. Мы прекрасно провели время в дороге за беседой.

«Вот кому она принадлежит», – с горечью подумал Михаил.

– Да, стихи ваши нынче в моде. Только и слышишь по салонам: «Лермонтов, Лермонтов». А «Смерть поэта» – просто блестяще, – сказал граф.

– Ваше мнение да государю бы в уши.

Мусин-Пушкин поморщился.

– Знаю о ваших неприятностях. Что делать? Кто избег монаршей опалы? Государь не хочет знать никаких отклонений от его точки зрения. Он, как геометр, признает лишь прямые линии. Все зигзагообразные отметает.

Монго вмешался.

– Господа, здесь не место для дебатов на подобные темы. Столько посторонних ушей! Не пора ли в город? Лошади в нашем распоряжении есть?

– Да какие лошади! – отмахнулся поэт. – Тут идти пять минут пешком.

– А Владимиру Алексеевичу, видимо, придется нанимать извозчика – до Китайской деревеньки путь не очень близкий.

Мусин-Пушкин кивнул.

– Да, я знаю, не в первый раз. Скоро заберу семейство в Петербург. После бабьего лета.

«Значит, в октябре, – мысленно отметил Лермонтов. – Времени еще много».

Выйдя со станции, попрощались, церемонно раскланявшись. Алексей спустя некоторое время произнес:

– Милейший человек, независимого ума и парадоксальных суждений.

– А как прелестна его жена! – вырвалось у Михаила.

Монго удивился.

– Ты с ней знаком?

– Познакомился давеча у Карамзиных.

– Я видал ее год назад на балу у Лавалей. Хороша, но сестра поизящней. Та, которая замужем за Демидовым.

– Может, и поизящней, не знаю, но Эмилия Карловна – просто чудо.

Дядя улыбнулся.

– Э-э, да ты влюблен, как я погляжу.

Племянник вздохнул.

– Мог бы и влюбиться, если бы не муж. Совестно наставлять рога хорошему человеку.

– А по мне, это не имеет значения. Ну и что, что муж? Коль ты муж, будь готов к появлению на башке рогов. Я вот расположен к Мусину-Пушкину – ты сам видел, но случись возможность завести романчик с его женой – ни минуты бы не раздумывал, ей-бо. И не потому, что я негодяй, просто он на моем месте сделал бы то же самое.

Михаил не согласился.

– Ты известный башибузук. Ничего святого.

Монго расхохотался.

– Только ты не строй из себя Архангела Михаила!

Квартирка, снятая Михаилом, находилась на втором этаже и включала в себя три комнаты для господ, комнату для слуг, туалетную и столовую. Окна выходили на Софийский собор, близ которого и располагался Лейб-гвардейский гусарский полк. Алексей, бросив саквояж в своей комнате, обратился к племяннику: