Дима Билан - Хроники. От хулигана до мечтателя Страница 32

Раздуть пустоту, что потом

Лопнет с треском.

У тебя в руках голуби,

У меня зерно.

Мысли не сломаны,

Ведь мы чужая боль.

У тебя в руках голуби,

Но они не станут мной.

Ты не можешь без игры,

Я не могу с игрой.

Услышать твой голос в песне

И дальше жить.

Замести следы, но так,

Чтобы ты мог найти.

Мы робки признаться

В желании любить.

Но не в наших силах

Разорвать эту нить.

ЛЯЛИНА КАРТИНА

А самое большое впечатление произвел на меня ее подарок на мой первый день рождения, который мы провели вместе. Она подарила мне свою картину. До этого Ляля никогда не создавала масштабных полотен, тем более маслом. Это очень сложно для новичка, но она смогла. На кар-

тине Ляля изобразила женщину с раскинутыми руками-крыльями на фоне огромной безмолвной Луны — женщина то ли взлетала куда-то в небеса, то ли, наоборот, падала. Я стал свидетелем рождения чего-то нового в жизни моей любимой — и это было очень ценным, как и тот факт, что свое самое первое творение она решила преподнести именно мне.

Чуть позже Ляля описывала весь процесс написания этого полотна: как она смешивала краски, как подбирала сюжет, перерисовывала начатое. Поскольку она никогда раньше не писала маслом, на работу ушло много времени — почти восемь месяцев. Я был до глубины души потрясен этим фактом.

Лайла сделала свою картину, похожей на большую открытку, кроме собственно изображения на ней были нанесенные теми же масляными красками стихи.

Только мы заметим мерцания эти.

Нам нельзя развязать всем глаза.

Ниточки свяжем,

Силы истратим, но не докажем.

Никому не видно,

Как и нам, детям.

Стрелы вонзить,

Инеем покрыться.

Получи, прости, просто возьми,

Как есть, прими.

Снова влюбиться.

Того, без кого не представляешь жизни

И негде скрыться.

Лишние люди,

Бог простит, если мы их забудем.

Страшные лица, злые силы.

Все, что казалось нам милым.

Бьют, когда нужна встряска.

Страх и ложь грязная,

Ложь, как будто безопасная.

Ложь — разная.

Не простить и не ответить

Легче, чем не заметить.

Попробовать жить без опаски.

Не черное и белое,

А краски...

Шрамами, а не мелом,

Не рассудительным стать, а смелым.

Мы не будем придираться,

За одной спрячемся маской.

Развяжи им глаза,

И все будут дети.

В новый океан от каждого слеза.

Вот только нам не нужны

Взгляды эти...

Развяжи им и закрой нам.

Только этот мир никто не видел.

Играми, масками,

Страхом и красками

Мы укроемся там.

Он один для нас безобиден.

Единственный трон — напополам.

Любви было слишком много. В душе моей бушевал настоящий пожар, я метался, рвался и распадался на части  будто нескладывающийся пазл. Мне хотелось проводить с ней как можно больше времени — и одновременно с этим в тот же период неуклонно росло количество даваемых мной концертов. И я никак не мог отказаться от своей работы, от единственного призвания в жизни. 

Ляля это прекрасно понимала. Но в глубине души она не могла смириться с тем, что я сам себе не принадлежу и не в состоянии проводить с ней столько времени, сколько хотелось бы нам обоим. Я не мог притормозить этот разогнавшийся эшелон. У меня, как и у всякого человека, имелся лишь стоп-кран — возможность бросить все и сразу. Продолжая метафору, скажу, что подобная остановка состава означает, что он сойдет с рельс — раз и навсегда. Оставшиеся в живых пассажиры расползутся, а сложная машина для движения вперед превратится в тонны разъедаемого коррозией железа. Я бы не пошел на такую жертву, а Лайла бы ее не приняла.

Наверное, в глубине души я понимал с самого начала эти отношения — не навсегда. Это не значит, что я был готов расстаться с Лялей, как раз напротив. Просто я чувствовал, что здесь что-то не так, неправильно, это сжигает дотла, а так не должно быть. Но вместе с тем Ляля открыла для меня целый мир. В ее лице я соприкоснулся с философией мегаполиса и сразу стал иначе воспринимать действительность.

Я вообще не люблю податливых. Когда просишь девушку сделать что-нибудь — и она смотрит тебе в рот и бежит делать... Не надо. Мне нравится, когда со мной спорят. Вот Ляля — да, она была девушкой моего типа. Правда, из-за прений мы не всегда могли долго выдерживать друг друга. Вместе тесно, врозь скучно... Впервые мы расстались почти на два месяца — как бы желая взять тайм-аут, сделать передышку. Эти два месяца в разлуке были невыносимы...

Иногда нам удавалось вырваться из бешеного ритма и куда-нибудь съездить. Недалеко и ненадолго, но это неважно. Я до сих пор вспоминаю нашу поездку в Анапу, эти несколько дней в раю, веселых и безумных, как вся наша с Лялей жизнь. Я тогда выцыганил у Лени Нерушенко летнюю майку и носил ее с чувством приобщения к чему-то звездному. Правда, майку следовало бы сперва постирать, она пахла потом...

А вот еще один из эпизодов нашего затянувшегося сумасбродства. Перед Новым 2004 годом у меня был назначен концерт в «Метелице». За пару дней до этого мы с Лялей поссорились, потом случился мой день рождения, мы помирились... Но примирение, как всегда, было настолько бурным, что мы оба пропали на три дня, отключив все средства связи. Позднее я обнаружил у себя на телефоне пятьдесят пропущенных звонков. До меня добрались непосредственно перед концертом. И когда я появился в «Метелице», притащив с собой Лялю, Айзеншпис был вне себя от ярости.

— ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ?!! — заорал он на грани ультразвука. — У НАС ЖЕ КОНТРАКТ!! НА СЦЕНУ!! БЫСТРО!!!

Переодевшись, я выбежал выступать. А когда вернулся, обнаружил, что Ляли нет.