Петр Люкимсон - Царь Давид Страница 32

Растроганный Давид искренне поблагодарил Авигею за то, что она удержала его руку от кровопролития, и та вернулась к мужу, который продолжал пировать с друзьями и пастухами и, говоря словами Библии, «был пьян чрезвычайно», то есть вряд ли мог адекватно воспринимать действительность. Однако наутро, когда Навал немного протрезвел, Авигея рассказала ему о том, что произошло, какую беду он мог навлечь на себя и всех своих домочадцев. Навал, услышав все это, так перепугался, что у него, очевидно, случился инфаркт («и замерло в нем сердце его»); затем его разбил паралич («и стал он как камень»), и спустя еще десять дней он скончался.

Талмуд, а вслед за ним и комментаторы Священного Писания трактуют эту историю, не испытывая, разумеется, никакого сочувствия к Навалу. Запретив выдать «отрокам» Давида провизию, Навал, по их мнению, не просто нарушил обычай и отказался отплатить добром за ту защиту, которую предоставляли его пастухам люди Давида.

Нет, его преступление, с их точки зрения, куда серьезнее. К тому времени, напоминают они, в народе уже было известно, что Самуил помазал Давида на царство и что он рано или поздно сменит Саула на престоле. Но Навал не просто отвергает просьбу Давида. Он утверждает, что не признает притязаний Давида на царский престол («кто такой Давид?»); высказывает презрение к его сомнительной, с его точки зрения, родословной, одновременно намеком напоминая о знатности своего происхождения («и кто сын Ишая?»), а затем вообще приравнивает Давида к беглому рабу и заявляет, что считает законным царем только Саула.

Таким образом, убеждены комментаторы, гнев Давида был совершенно оправданным. Но вот его решение убить Навала, да еще и вместе с ни в чем не повинными слугами, было не просто незаконным — это было бы, исполни его люди приказ, злодеянием, за которое Давид никогда бы не смог оправдаться ни перед Богом, ни перед народом. А потому заслуга Авигеи, удержавшей его от этого злодеяния, была пошлине огромной, и Давид, остыв, сам признал это.

Талмуд утверждает также, что Авигея была одной из самых красивых женщин, которые когда-либо рождались на земле, но, помимо красоты, она обладала еще острым умом и вдобавок была пророчицей. Во время встречи с Давидом, говорится в Талмуде, ей открылось, что дни ее мужа сочтены («и да будут ныне, как Навал враги твои и те, что ищут зла господину моему»), что Давид станет царем Израиля («И будет, когда Господь сделает господину моему все благо, о котором Он говорил тебе, и поставит тебя вождем над Исраэлем»), а ей суждено быть его женой («Когда же Господь облагодетельствует господина моего, тогда вспомнишь рабу твою»), а потому ей так важно было не просто задобрить Давида, но и предостеречь его от рокового шага («пусть не будет преткновением и укором сердца для господина моего, что пролил он кровь напрасно»).

Однако всю эту историю вслед за рядом критически настроенных израильских историков можно увидеть и в ином свете.

Уже тот факт, что Давид направляет к Навалу десять воинов, свидетельствует о том, что просьба «дай же, что сможешь рабам твоим» одновременно несет в себе и скрытую угрозу (особенно если учесть, что вначале Давид велит справиться у Навала о его здоровье, намекая на то, что оно может и ухудшиться). Сами доводы, которые приводят люди Давида («вот пастухи твои были с нами, и мы не обижали их, и не пропало у них ничего»), — это типичные доводы рэкетира, требующего плату уже за одно то, чтобы он кого-то «не обижал».

Возможно, если Навал был бы трезв, он прекрасно осознал, что в данном случае лучше всего признать, что Давид со своей дружиной является фактическим хозяином Иудеи, выдать его людям требуемую дань и отпустить их с миром. Но он, как указывает Библия, был «пьян чрезвычайно», к тому же, видимо, не хотел уронить своего достоинства перед гостями и слугами и потому-то так грубо и ответил посланцам Давида. Кроме того, нельзя исключать, что Навалу важно было продемонстрировать свою лояльность Саулу, подчеркнуть, что сбежавший из царского дворца и подавшийся в разбойники Давид для него ничем не лучше других беглых рабов, и он не собирается делиться с ним угощением, приготовленным для пастухов, занятых стрижкой овец.

Но что чрезвычайно показательно, один из пастухов Давида мгновенно понял, что после такого ответа Навала вскоре здесь появится сам Давид и вырежет всех мужчин. Это, в свою очередь, означает, что Давид и его люди были, конечно, благородными, но все-таки разбойниками, и благородство они сохраняли лишь до тех пор, пока местные пастухи давали им то, что они просили. В случае же отказа выдать им провизию реакция Давида могла быть страшной — и пастух, вероятно, об этом знал. Поэтому, увидев, что хозяин находится не в том состоянии, когда его можно в чем-то убедить, он бросился к его жене, благо та была достаточно умна, чтобы оценить всю степень нависшей над домом угрозы и принять меры.

Когда же Навал немного протрезвел и Авигея рассказала, как он вел себя с посланцами Давида, у него начинается сердечный приступ — по всей видимости, он тоже был прекрасно осведомлен, кто такой Давид, на что он способен, и вся его смелость выветрилась вместе с хмелем.

Но это, говорят сторонники такой точки зрения, означает только одно: Саул преследовал Давида отнюдь не потому, что видел в нем угрозу своему трону, или, во всяком случае, не только из-за этого, а чтобы избавить население Иудеи от вымогательства, очистить эту область от опасных разбойников. Тогда становится понятным и то, почему зифяне решили выдать Саулу местонахождение Давида и оказывали царю всяческое содействие в его поимке.

Впрочем, повторим, все это не более чем версии. Сам же библейский текст не дает оснований выдвинуть против Давида подобные обвинения, зато, как мы видим, Давид даже не пытался как-то мстить жителям Зифы и Кеиля, выдавшим его Саулу, — и это, безусловно, говорит в его пользу.

Встреча же с Авигеей оказалась для Давида самым настоящим потрясением — красота этой женщины зачаровала его, но еще большее впечатление произвели ее ум и способность убеждать других. Впервые в жизни Давид встретил женщину, с которой хотелось беседовать, делиться самым сокровенным и одновременно заниматься с ней любовью, растворяться в ней всем своим существом. Словом, Авигея стала первой женщиной, которую Давид по-настоящему полюбил и, узнав о смерти Навала, немедленно послал к ней сватов.

Мидраш утверждает, что свадьба Давида и Авигеи состоялась спустя три месяца после смертй Навала. Причем дело было, разумеется, не в том, что Авигея скорбела по покойному, — Давид выдержал этот предписанный обычаем минимальный срок, чтобы его семя не смешалось с семенем покойника, то есть чтобы Авигея удостоверилась, что она не беременна.