Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918 Страница 32

Там нас ожидал официальный прием. Мне было необходимо выйти из поезда в изысканном вечернем платье в украшениях. Можно себе представить, насколько непросто мне было одеваться в обычном купе первого класса! В Карлсруэ мы обнаружили, что при дворе носят траур по дедушке моего мужа. Все принцессы и фрейлины ходили в черных платьях и вуалях, а любимые стулья покойного великого герцога были отмечены траурными венками на сиденьях.

Великая герцогиня Луиза, дочь императора Вильгельма I, была одной из последних представительниц поколения принцесс, которые теперь исчезли. Это была пожилая дама, сочетавшая строгие принципы и железную волю с большим умом и чрезвычайно широким кругом интересов. Несмотря на мой юный возраст, она всегда относилась ко мне уважительно, что удивляло меня. С восьми часов утра, когда она присылала ко мне свою первую камеристку осведомиться, хорошо ли я спала, ее учтивости не было конца. Она часто входила в наши апартаменты, когда мы с мужем еще завтракали. Даже в этот час она уже была одета в черное креповое платье с длинным шлейфом и в руке, затянутой в черную перчатку, держала веер.

Ее преданность семье была поразительной, и такой же был ее неутолимый интерес ко всему. Она часами расспрашивала меня о далеких родственниках в России, известных ей только по именам. Ее интересовали мельчайшие подробности их жизни. Такое внимание распространялось и на умерших родственников, которые, казалось, продолжали занимать в ее жизни то же место, какое занимали прежде. Ее спальня, которую однажды она пригласила меня посетить, была увешана фотографиями королей, королев, принцев и принцесс на смертном одре. Некоторые рамки были украшены венками из бессмертника или бантами из крепа.

При баденском дворе царил строжайший этикет. Даже семейные собрания были отмечены печатью торжественности, казавшейся мне формой лицедейства, которой предавались великие люди, лишенные других развлечений. Моя новая семья относилась к своему прошлому и настоящему очень серьезно.

На следующий день после нашего приезда в Карлсруэ император Вильгельм II нанес нам официальный визит. Вечером, после парадов и церемоний, вся семья собралась на неофициальный ужин; за столом сидели всего лишь семь или восемь человек. Я сидела рядом с принцем Максом, еще молодым тогда человеком и более оживленным, чем другие. Какое-то его шутливое замечание заставило меня рассмеяться.

Воцарилось молчание. Все обратили на меня возмущенные и удивленные взгляды. Я умолкла и покраснела. Дома, в России, личные отношения были гораздо проще. Этикет существовал только для церемоний.

Затем мы поехали в Венецию, где были одни, так как король Швеции решил, что мы не нуждаемся в сопровождающих во время нашего медового месяца. Венеция, которую я с детства жаждала посетить, разочаровала меня; я не нашла в ней никакого очарования и оценила ее только в более поздние годы. Потом мы отправились в Ниццу, где нас ждал автомобиль. В нем мы должны были объехать Францию и затем добраться до Парижа.

В Марселе принцу пришлось лечь в постель с легкой простудой. В сопровождении нашего шофера я совершила небольшую экскурсию на пароходике в замок Иф. На нем же ехала толпа рабочих и солдат, находившихся в увольнении; все были в той или иной степени пьяны и распевали песни.

В Биаррице я вновь увидела свою кузину, великую княгиню Ксению, и ее детей, которые жили на большой вилле на берегу моря. Однажды мы поехали в Сан-Себастьян, чтобы посмотреть бой быков. Но пришлось сидеть на солнце, и из-за головной боли я ушла, не дождавшись конца. Из Биаррица мы поехали в Тур, а оттуда – смотреть замки на Луаре.

К этому времени мне все уже надоело. Езда в автомобиле утомляла меня; часто случались поломки, и одежда того времени была плохо приспособлена для такого путешествия. Тогда я еще не привыкла обходиться без горничной. Моя шляпа, водруженная поверх высокой прически, не держалась на голове, и, чтобы не потерять ее, мне приходилось крепко привязывать ее к голове густой вуалью, которая забивалась пылью и не давала мне свободно поворачивать голову. Юбки были слишком длинными и широкими для подобных путешествий. Всякий раз, когда я в дороге бросала взгляд в зеркало, оно показывало мне все тот же несчастный облик: сбитую на одну сторону прическу, шляпу, съехавшую набок. Я чувствовала себя жалкой.

Наконец осталось сделать лишь одну остановку, прежде чем достигнуть Парижа, где меня ожидали мой отец и Дмитрий! Но в тот последний день одна за другой лопнули пять шин, и, чтобы заменить каждую, требовалось по крайней мере три четверти часа. Мое терпение подверглось большому испытанию. В отчаянии я ходила взад-вперед по обочине дороги, раздражаясь из-за каждой новой задержки.

Был уже глубокий вечер, когда мы добрались до Парижа. Когда машина подъехала к гостинице, первый человек, которого я увидела, был Жданов, старый камердинер моего брата. Я бросилась к нему на шею, дрожа от радости.

Потеряв надежду увидеть нас в тот вечер, Дмитрий проводил его в доме нашего отца в Булонь-сюр-Сен. Но вскоре он приехал, и мы вновь встретились после разлуки, которая нам обоим показалась бесконечной. Нам нужно было так много сказать друг другу, что в течение нескольких минут мы вообще не могли найтись, и молчали, охваченные волнением.

Хотя мой супруг старался мужественно скрыть это, но я не могла не заметить, что мое нетерпение увидеть Дмитрия, моя радость от нашей встречи причинили ему настоящую боль. Я сказала себе, что должна быть осторожной, но, несмотря на мои добрые намерения, все же не могла не пробраться украдкой в комнату моего брата, как только принц лег спать. Он немедленно вернул бы меня, но нам с Дмитрием так много надо было сказать друг другу, что время пролетело незаметно, и мы добрую половину ночи провели, сидя рядышком на лестнице и шепотом обмениваясь своими секретами.

На следующий день мы обедали с моим отцом. Наконец-то я увидела ту домашнюю обстановку, к которой годами стремились мои помыслы, и впервые встретилась со своим единокровным братом и двумя маленькими сестренками, старшей из которых было шесть лет. Дом в Булони был удобный, тихий и простой – это был домашний очаг. Понятно, что отец не мог сожалеть об огромном дворце, холодном и пустом, который он оставил в Санкт-Петербурге, и со своей женой здесь был идеально счастлив.

Когда я увидела их рядом в доме, который они вместе создали, из моего сердца ушли последние признаки недоброго чувства, которое я испытывала по отношению к своей мачехе. После этого мы стали называть друг друга по имени, как это делают друзья, и употребляли в речи фамильярное «ты», обращаясь друг к другу. Отец был счастлив.