Виктор Петелин - Алексей Толстой Страница 32

Тем же летом Толстой поехал по Самарской и Симбирской губерниям, где еще были живы родственники по материнской линии. Навестил Григория Константиновича Татаринова, дядю Гоню, к которому в имение свозили все наиболее ценное из распродавшихся с молотка фамильных поместий и реликвий. Сам Алексей Толстой только что расстался с небольшим именьицем Коровино, так что процессы, происходившие в деревне, были ему близко знакомы: Уходила в небытие часть старой дворянской Руси, неспособная к ведению хозяйства в новых экономических условиях.

У дяди Гони он выпросил архив своего деда — Леонтия Борисовича Тургенева, забрал портреты прадеда Багговута. В Петербурге он целыми днями занимался разборкой и чтением архива деда, читал его письма, документы. Благодаря этим архивным находкам образ Ильи Леонтьевича Репьева приобрел более точные, конкретные очертания, перестал быть таким расплывчатым, неуловимым, каким он сначала представлялся по его детским воспоминаниям. Снова помогла ему Мария Леонтьевна своими рассказами и воспоминаниями, всегда наполненными конкретными деталями, столь ему теперь необходимыми.

Осенью Толстые занимались устройством своего нового семейного гнезда. «Денежные дела наши были плохи, — вспоминает С. Дымшиц, — и, чтобы закончить ремонт «по средствам», мы воспользовались советом нашего приятеля — известного театрального художника Судейкина: купили дешевые коридорные обои, оклеили этими пестроклеточными обоями одну комнату, на другую комнату использовали их оборотную сторону, в третьей и четвертой кистью изменили рисунок обоев… На новой квартире Алексей Николаевич написал «Заволжье»… Как сейчас вижу обстановку, в которой Толстой впервые прочитал вслух «Заволжье». Обычно до того, как читать новые вещи посторонним, Алексей Николаевич читал их мне, избегая присутствия гостей. Но на этот раз он был так обрадован своим рассказом, так гордился им, что не стал дожидаться ухода гостя-художника, а выйдя из кабинета с рукописью в руках, тут же в столовой, облокотись на спинку стула, стоя прочитал нам рассказ. Мы оба с восхищением встретили эту вещь».

По договору с С. Ю. Копельманом эта повесть была немедленно сдана в очередной альманах «Шиповника», а вслед за альманахом в издательстве «Шиповник» появилась книга Алексея Толстого «Повести и рассказы». В конце того же 1910 года вышла его книга под названием «Сорочьи сказки» в издательстве «Общественная польза», а в самом начале 1911 года в издательстве «Гриф» — «За синими реками». Это был несомненный успех молодого писателя, представившего на суд читателей и литературной общественности почти сразу три книги, очень разные по своим жанрам, но близкие и единые по своим устремлениям.

Мелькает его имя в еженедельнике «Солнце России», в газетах «Речь» и «Утро России», в журналах «Новая жизнь», «Огонек», «Новый журнал для всех», «Всеобщий журнал», «Русская мысль», «Черное и белое», печатается Толстой в различных альманахах и коллективных сборниках.

Вскоре он вошел в литературную и художественную среду Москвы и Петербурга, познакомился и подружился с писателями и художниками, бывал на званых вечерах, в клубах, в литературных кафе и ресторанах.

Почти одновременное появление трех книг Алексея Толстого не прошло незамеченным: в газетах и журналах стали появляться отклики. Критики и рецензенты отмечали, что у «графа А. Н. Толстого есть свои краски и свои слова», что повесть «Заволжье» является значительным произведением, что по таланту молодой художник ничуть не уступает таким признанным писателям, как Федор Сологуб и Алексей Ремизов. О «Сорочьих сказках» самые добрые слова высказал Волошин. Книга «так непосредственна, так подлинна, что ее не хочется пересказывать — ее хочется процитировать всю с начала до конца. Это одна из тех книг, которые будут много читаться, но о них не будут говорить… В сказках Алексея Толстого нет ни умной иронии Сологуба, ни сиротливой, украшенной самоцветными камнями грусти Ремизова. Их отличительная черта — непосредственность, веселая бессознательность, полная иррациональность всех событий… Все в них весело, нелепо и сильно…» Чуть позднее в газете «Утро России» (28 мая 1911 года) все тот же М. Волошин писал в рецензии на книгу «За синими реками»: «Гр. Алексей Толстой очень самостоятельно и сразу вошел в русскую литературу. Его литературному выступлению едва минуло два года, а он уже имеет имя и видное положение среди современных беллетристов».

Несколько сдержанней отнеслись критики и читатели к роману «Две жизни», но «Хромого барина» встретили восторженно. О Толстом писали самые модные и известные критики: Амфитеатров, Чуковский, Ф. Степун, С. Андрианов, Ивапов-Разумник, Вяч. Полонский.

К этому же времени относится и высокая оценка произведений Алексея Толстого А. М. Горьким. «Рекомендую вниманию Вашему книжку Алексея Толстого, — писал он М. М. Коцюбинскому 21 ноября 1910 года, — собранные в кeчу, его рассказы еще выигрывают. Обещает стать большим, первостатейным писателем, право же!» Тогда же он просил обратить внимание А. В. Луначарского, читавшего лекции в Высшей социал-демократической школе, «на нового Толстого, Алексея — писателя, несомненно, крупного, сильного и с жесткой правдивостью изображающего психическое и экономическое разложение современного дворянства… Вам было бы приятно и полезно познакомиться с этой новой силой русской литературы».

Накануне первой мировой войны Толстой пробует свои силы в драматургии: 30 сентября 1913 года — премьера пьесы «Насильники» в Малом.

В большевистской газете «Путь правды» 26 января 1914 года Алексей Толстой вместе с Горьким, Буниным, Шмелевым, Сургучевым отнесен к тем реалистам, которые рисуют «подлинную русскую жизнь со всеми ее ужасами, повседневной обыденщиной».

Так пришло подлинное признание его большого таланта художника.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В ОГНЕННОЙ КУПЕЛИ

ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ

Эта война началась для Алексея Толстого неожиданно, как и для многих других. Ее ждали, говорили о ней. Все, казалось бы, готовились к ней, во всяком случае, чуть ли не во всех газетах предупреждали о подготовке Германии и Австрии к войне. Европейские страны жили словно на давно успокоившемся вулкане: извержения не было, но где-то в глубине недр еле слышались подземные перекаты. И все делали вид, что не стоит обращать внимания на них. Так длилось долго. И думалось, что такая неопределенность будет бесконечной. Поэтому к выстрелу в Сараеве прислушались немногие, ибо редко кто мог тогда предугадать трагические последствия этого неожиданного исторического эпизода.