Федор Грачев - Записки военного врача Страница 32

Комиссар протянул мне бумажку с бледным, едва различимым машинописным текстом: от холода высохла лента.

Предъявитель сего военврач 3-го ранга тов. Грачев Ф. Ф. командируется на завод «Севкабель» для переговоров о приобретении 1000 метров кабеля, необходимого для подвода госпиталю электроэнергии.

Путь на «Севкабель» не близкий — в Гавань. В оба конца километров семь.

Вышли на Университетскую набережную. Закутанные во все теплое, медленно бредут студенты и преподаватели. Встречаем Ирину Митрофановну Покровскую.

— Как жизнь, Ирина Митрофановна?

— В трудах и заботах. У нас зимняя сессия. Экзамены…

— Ну и как?

— Сами понимаете…

Дымят вмерзшие в Неву корабли. Стволы башенных орудий подняты к небу. По берегу расставлены зенитные батареи.

На Неве — проруби. Над ними — завитки морозного пара. От жуткого мороза вода выпирает из-подо льда. Она не успевает застывать, как на нее накипает новая. И кажется, что дышит скованная льдами широкая река.

У обледенелого гранитного спуска люди с ведрами, бидонами, чайниками, кастрюлями.

Снега, снега. Исчезли тротуары, завалены сугробами подвальные окна. С крыш домов свисают большие снежные карнизы. Того и гляди обвалятся!

По дороге разговорился с Городецким. Доброволец армии народного ополчения. Его часть была окружена противником. С боями вышли из окружения. Партизанил в тылу врага. Был обморожен.

До войны Городецкий — начальник одной из теплоэлектроцентралей Ленэнерго. Емельян Никитич хорошо знал директора завода «Севкабель» Алексея Корнильевича Козловского: вместе учились в Политехническом институте. К Козловскому мы сейчас и бредем.

Большой проспект — главная магистраль Васильевского острова — завален сугробами. Лучшие в городе громадные дубы, ясени, клены — все в инее. Зимняя сказка! Но тут же занесенные снегом трамвайные вагоны, повисшие, скрюченные провода.

Редкие прохожие закутаны до самых глаз — мороз около тридцати градусов. Заиндевевшие ресницы. Густой пар от дыхания.

Витрина, забитая щитом из досок. На щите объявления. Почти все написаны карандашом: чернила в нетопленных квартирах давно застыли.

Одно объявление запомнилось:

«Срочно меняю прекрасный рояль „Беккер“ на все, что можно есть!»

Последние слова дважды подчеркнуты синим карандашом.

Городецкий шел медленно, он еще не совсем поправился после обморожения.

— Зайдемте ко мне, — предложил он. — Это по пути. Хочу повидать семью. Жена с детьми не успела эвакуироваться.

По обледенелым от воды ступенькам поднялись на пятый этаж. Дверь отворила ссутулившаяся женщина С покрытым копотью лицом.

— Емельян! Выписали!

— Нет, Таня, пока еще в госпитале. Зашел ненадолго.

В холодной комнате на кровати лежали два мальчика.

— Папа пришел! Папа! — встрепенулись ребята, увидев отца.

— Лежите! — прикрикнула мать. — Не тратьте сил!

— Папа, ты насовсем? — высунулся из-под одеяла давно не стриженный мальчишка.

— Нет еще.

— А скоро совсем придешь?

— Не знаю, Валя.

В углу комнаты «буржуйка». Труба выведена в форточку, заделанную жестью. — Под ножками печки — противень.

— Садитесь! — предложил мне Емельян Никитич, но, окинув взглядом комнату, почесал в затылке.

— Стулья сожгли, — сказала жена.

— Правильно сделали! — одобрил Городецкий.

Емельян Никитич выложил на стол свои приношения: завернутую в бумажку пшенную запеканку и кусок хлеба — остаток от дневного пайка в госпитале.

Каша замерзла. Дров не было. Городецкий, не долго думая, вынул два ящика из письменного стола и быстро превратил их в дрова.

И вот вспыхнуло чудодейственное пламя. «Буржуйка» не имела кирпичной футеровки и потому быстро нагрелась. Глухо ворчит блокадная печка. На ней — сковородка. Порывшись в ящике закопченного трельяжа, жена Городецкого взяла пузырек и показала мне:

— Думаю, что это можно употребить?

«Олеум персикорум», — прочел я на этикетке.

— За неимением гербовой, пишут на простой…

Через несколько минут персиковое масло, пузырясь, шипело на сковородке. Разогрев на этом масле запеканку, Городецкий аккуратно разделил ее на три равные части. Две из них поднес ребятам в кровати, третью протянул жене.

— А ты? — спросила она.

— Я сыт…

…Мы продолжали свой путь по Большому проспекту. Наконец добрались до завода «Севкабель».

В проходной завода неподвижная фигура. Очень трудно понять, кто это. Мужчина или женщина? Лицо так укутано, что мы видим только одни ввалившиеся, поблекшие глаза. А на руках — обрезанные перчатки, какие обычно зимой носили кондуктора трамвая.

Нам выдали пропуск на завод.

В кабинете за большим столом сидел в полушубке мужчина лет сорока с седыми висками. Он медленно встал, по-старчески опираясь на ручки кресла.

— Емельян! Какими судьбами? Садитесь, товарищи!

Мы объяснили цель своего прихода.

— Что-нибудь придумаем, товарищи.

Где-то совсем близко грохнул снаряд. Второй… Зазвенели стекла в кабинете.

— Начинается! — нахмурился директор, снимая трубку. — Козловский говорит. Куда кладут?.. Так… Извините, придется подождать. Выйду посмотрю, что там делается…

Директор вернулся минут через двадцать с главным инженером завода Быковым.

— Дмитрий Вениаминович, вот о чем речь. Надо помочь большому госпиталю. Холод у них, тьма! Рентген не работает. Хирургам невозможно делать операции. Как твое мнение?

— Тысяча метров? Для завода это, конечно, не цифра. Кабель нам сейчас не нужен, отправлять-то его все равно некуда, — как бы вслух размышлял Быков. — Я — за!

Козловский молча взял командировку и написал: «Отпустить из остатков довоенных заказов. Для временного пользования».

— Но ведь кабель занесен снегом, — напомнил директору главный инженер. — Его надо еще откопать, черт возьми!

— Где взять рабочих? — сказал как бы про себя Козловский. — Надо подумать…

— Для этого госпиталь даст людей, — обрадованный таким результатом, сказал Городецкий.

— Тогда все в порядке!

Прощаясь с нами, Козловский открыл ящик письменного стола и вынул оттуда пять толстых свечей:

— Передайте начальнику госпиталя… Пригодятся…

Электротрасса

так, кабель есть.

Теперь надо получить разрешение подключиться к Василеостровской водопроводной подстанции.