Мария Бок - Петр Аркадьевич Столыпин. Воспоминания о моем отце. 1884—1911 Страница 32

9 июля, когда папа со своим дежурным чиновником особых поручений вошел к завтраку, последний сказал одной из моих маленьких сестер:

– А ну-ка, скажите, как называется теперь должность вашего отца? Он «председатель Совета министров». Можете ли это выговорить?

Тогда для меня все эти переговоры с министрами и кадетами стали ясны, и папа, оставленный министром внутренних дел, совмещал теперь с этим и должность председателя Совета министров. Я поняла только одно: еще больше работы, еще больше утомления и еще больше нападков на него и злобы.

Одновременно с назначением моего отца состоялся и роспуск 1-й Государственной думы, и первый тяжелый удар был нанесен кабинету уже на следующий день, когда было выпущено знаменитое Выборгское воззвание.[24]

Глава 5

Моим единственным большим развлечением стала верховая езда. Ездила я в манеже Боссе, а иногда и на «воле», с манежным берейтером и на манежной лошади, про которую наш старый Осип был бы вправе сказать свое вечное ироническое «без ног». Но несмотря на то что это не была моя собственная любимая лошадь, было большим наслаждением проехаться по тихим тенистым уличкам Островов, вдоль задумчивых узких каналов, мимо маленьких деревянных дач, жители которых с интересом разглядывали меня. Тогда я, пустив свою лошадь крупною рысью, забывалась, и меня оставляли болезненно мучительные думы о Колноберже, о том, что миновало время нашего тихого семейного уюта, когда кругом чувствовалось столько благожелательства, внимания и дружбы.

Вскоре ко мне приехала, к моему большому удовольствию, гостить моя подруга Маруся Кропоткина из Саратова.

Возобновились наши длинные, задушевные разговоры, совместные чтения, а также занятия живописью.

Мы учились в Саратове живописи вместе и теперь решили, пользуясь чудными летними днями, ходить рисовать с натуры живописные уголки в окрестностях. Но не суждено было нам посвятить этому много времени. Во всяком случае, приступили мы к делу с большим рвением и начали с того, что пошли в ботанический сад, находившийся очень близко от нашей дачи, искать подходящий вид.

Гостила у нас это лето и Зетинька, внесшая в нашу жизнь колнобержский уют. Она с нами и гуляла, и разговаривала, и жила всеми нашими интересами.

Так и теперь позвали мы ее с собой, и втроем выбрали очень подходящий пейзаж – уголок пруда со склоненными над ним деревьями и кусочек аллеи около него. Так как ботанический сад был совсем близко от нашего дома, то нам позволили туда ходить одним, и мы на следующий же день (было это в начале августа), забрав наши ящики с красками, складные стулья и мольберты, отправились к выбранному нами месту.

Раза два ходили мы к нашему пруду, и наши рисунки успели уже порядочно подвинуться. Придя в третий раз и только что удобно расположившись, мы увидели двух незнакомых молодых людей. Один из них был в студенческой форме, другой – в косоворотке, но оба довольно неопрятной наружности. Они взглянули на произведения нашего искусства, и один из них горестно воскликнул:

– Вот чем занимается буржуазия, когда надо спасать отечество!

Мы с Марусей переглянулись, но продолжали спокойно работать дальше. Наши непрошеные собеседники не уходили. Сначала они говорили между собой, выражая соболезнования нашему неправильному воспитанию и возмутительному образу жизни, потом перешли на политические темы, стараясь втянуть нас в разговор; при этом они пересыпали свою речь советами, какую куда положить краску.

Так и слышу, как один из них все советовал мне:

– Эх, барышня, охры сюда надо, охры побольше.

Не получая от нас ни слова в ответ, они стали все наглее и наглее критиковать существующий строй и издеваться над всякими мероприятиями моего отца. Мы сидели как на иголках, не зная, продолжать ли делать вид, что мы ничего не видим и не слышим (что становилось уже глупо, и мы это чувствовали), или встать и уйти. По разговорам о папа я понимала, что они знают, кто я такая, но мне не хотелось, чтобы они видели, как мы идем в министерскую дачу, и мы в нерешительности посмотрели друг на друга, как вдруг студент положил мне на колени какой-то печатный листок. Я машинально взяла его и с первых слов, грубых и дерзких, поняла, что это революционная пропагандная прокламация.

Тут меня взорвало. Я разорвала листок на мелкие клочки и, совершенно спокойно встав, ни слова не говоря, подошла к пруду и бросила в него клочки бумаги.

Студент крикнул какую-то дерзость насчет моей политической незрелости, но я слыхала ее только одним ухом, так как мы обе, не сговорившись, собрали свои краски и поспешно направились к выходу из сада. Студенты продолжали приставать к нам со своими революционными лозунгами, пересыпая речь насмешками над нами. Пройдя несколько шагов по набережной Невки, они быстро скрылись, как только увидели нашего увешанного медалями старика швейцара, гордившегося тем, что он служит при седьмом министре, и не подозревавшего тогда, что через несколько дней он сложит свою голову, защищая папа.

Пришли мы домой, конечно, сильно возбужденные и взволнованные, и я заслужила похвалу моих родителей за то, что, не струсив с «глазу на глаз» с революционерами, имела гражданское мужество демонстративно разорвать прокламацию и этим открыто высказать свои политические взгляды.

Глава 6

Кажется, один только раз за наше трехмесячное пребывание на Аптекарском острове пришлось мне провести спокойно часа два с папа. Было это на пароходе «Онега», на котором мой отец ехал с докладом к государю в Петергоф и взял меня с собой.

Так чудно было, как в былые дни, иметь возможность поговорить спокойно с папа обо всем интересовавшем и волновавшем меня.

Спрашивала я о том, почему не удовлетворяют хоть часть требований левых партий, что, по-моему, могло бы внести успокоение в их ряды. На это мой отец ответил мне, что таково было с самого начала и его желание, но что все его усилия и старания найти общий язык даже с кадетами, не говоря уже о более левых партиях, не привели ни к чему: все, что они ни предлагают, не идя при этом ни на какие уступки, так далеко от жизни, что сразу видно, как все их учение построено на теории, выработанной в умах и на бумаге, а не вылилось из жизненных запросов.

Часто упоминал папа уже в то время в разговорах имя министра финансов Коковцова, говоря, как ему приятно иметь к кабинете министров человека, мнение которого он так ценит.

С уважением смотрела я, сидя рядом с моим отцом, на лежащий перед ним его портфель и думала: вот тот самый портфель, из-за обладания которым происходит столько интриг и борьбы, рождается столько зависти и злобы. Впоследствии, после кончины папа, я получила на память о нем этот портфель. Одна сторона его была с металлической прокладкой, так что он мог, в случае покушения, служить щитом.