Александр Формозов - Рассказы об ученых Страница 32

Николай Кузьмич явно писал своё сочинение по памяти, не потрудившись перелистать публикации о палеолите Крыма. Н.Л. Эрнсту он дал инициалы Бадера – О.Н.; раскопки в Сюрени, проведённые Бонч-Осмоловским, приписал Бибикову. О Староселье сказано, что стоянка найдена в 1954 году (в действительности – в 1952); исследовалась три сезона (в действительности – пять); что отложения достигают здесь 2,5 м (в действительности – 4), а погребение обнаружено в 1956 году (в действительности – в 1953). Неужели так сложно было навести сперва справки по литературе?

Бегло осмотрев пещеру, зоолог смело заявил, что все отложения в ней «снесены с плато дождевыми потоками», и археологи по недомыслию приняли за культурный слой перемещённый материал. Мои описания для него «излишне детальны», а его объяснения «проще и правдоподобнее». Верещагину не пришло в голову познакомиться с условиями расположения других пещерных стоянок; например, легкодоступных Волчьего грота, Чокурчи или Сюрени, совершенно такими же, как у Староселья. Он не задумался над отмеченными мной находками в слое пещеры зольных пятен; скоплений чешуек, отколотых от одного кремня; костей в анатомическом порядке. Ведь ничего этого не могло бы быть, если бы все остатки были смыты с плато. Не заинтересовали Верещагина и приведенные мной заключения геологов. Отсутствие элементарных знаний в области археологии и геологии нисколько его не смущало. Он не анализирует, не доказывает, а безапелляционно вещает[158].

Книга его написана в странном тоне, очень небрежном и развязном. Видимо, автор это и принимает за популяризацию. Бахчисарай изображён так: «Занятна зарешеченная башня для обитательниц гарема, наблюдавших оттуда для поддержания тонуса схватки-игрища джигитов»[159]. Или тирада о великом живописце «Сомикише» (речь идёт, должно быть, о графике Н.С. Самокише).

Но не в стиле дело. Как мог солидный учёный столь легкомысленно трактовать сюжеты, едва ему знакомые, вводя в заблуждение тысячи читателей?

Наиболее огорчало меня другое: начатая в 1970 году Г.П. Григорьевым критика методики моих раскопок. Её подхватили американец Р. Клейн, М.Д. Гвоздовер, Ю.Г. Колосов. Они говорили, что четырёхметровая толща отложений в Староселье не могла образоваться за короткий срок и должна былабыть исследована с членением на ряд горизонтов. Подробный ответ на эти замечания я дал в 1997 году[160].

Ну, а дальше произошло нечто ещё худшее. Колосов, обладая огромными и принципиально важными материалами о мустье восточного Крыма, делиться ими со своими учениками не захотел и в 1988 году указал одному из них – В.П. Чабаю – как на основу диссертации на коллекцию из моих раскопок. Чабай, видимо, не один день, а достаточно долгий срок просидел над кремнёвыми изделиями из Староселья, Кабази и Навеса в Холодной балке, хранящимися в московских музеях. Однако ни спросить у меня разрешения на это, ни придти ко мне с возникшими по ходу дела вопросами, ни рассказать о своих наблюдениях не счёл нужным. Не посоветовали ему обратиться ко мне и хранители музеев (та же Гвоздовер). Даже доклад о Кабази II Чабай прочёл в нашем институте в моё отсутствие, и никто из коллег по сектору на это заседание не додумался меня пригласить. А я не только разрешил бы молодому археологу пересмотреть мои старые материалы, но и поделился бы с ним неопубликованной полевой документацией. Но меня воспринимали лишь как помеху.

Диссертация «Ранний палеолит Юго-Западного Крыма» была успешно защищена в Киеве в 1991 году. Как оппонента пригласили из Душанбе В.А. Ра-нова, а не кого-либо работавшего в этой области. Первый сомнительный поступок легко сошёл с рук. Значит, можно совершить и следующий. В 1992 году Чабай заключил договор с университетом города Даллас в США: американцы получали право взять образцы для датировок на всех стоянках каменного века в Крыму, а за это обязались финансировать его раскопки в Староселье, предоставляя ему на протяжении трех лет полугодовые поездки в США.

Разрешения у меня не спросили. А тут бы я запротестовал. Ведь раскоп в Староселье в 1956 году был тщательно законсервирован, заложен камнем, за тридцать с лишним лет зарос травой, а Бахчисарайский музей следил за его сохранностью. Между тем, вокруг есть много других памятников, в том числе находящихся под угрозой – Чокурча в пределах Симферополя, пещеры в районе каменоломен. В сводке Ю.Г. Колосова, В.Н. Степанчука и В.П. Чабая «Ранний палеолит Крыма» (Киев, 1993) таких пунктов учтено ни много ни мало сто сорок. Зачем же лезть на хорошо законсервированный чужой объект?

О том, что я против возобновления раскопок Староселья, знал не только Чабай, но и участник экспедиции 1993 года англичанин Ф. Олсфорт Джонс. Годом раньше я позволил ему сделать в пещере зачистку, чтобы взять образцы, но оговорил, что это не должно стать началом раскопок. Ездил в Крым с Джонсом именно Чабай. Таким образом, нельзя предположить, что глава совместной экспедиции американец Энтони Маркс просто не знал, жив ли я, спрашивали ли у меня разрешения на продолжение исследований.

О раскопках я узнал почти через год, притом из Франции. Запросил Бахчисарай, Симферополь, Киев, Петербург, США. Выяснилось, что Чабай всюду говорил, что всё со мной согласовано, а в Симферополе якобы даже лежит моё письмо с согласием на новые работы. Сам Чабай прислал мне из Далласа хамское послание, где заявлял, что никаких прав на Староселье у меня нет. Нашёл стоянку украинский археолог Микола Кацур – сотрудник украинского Бахчисарайского музея. На средства этого учреждения я и копал, оттеснив первооткрывателя, но так плохо, что был лишён открытого листа.

Всё это враньё. Средства от Бахчисарайского я получал в 1952–1953 годах, когда Крым находился в составе Российской Федерации. Николай Петрович Кацур, от которого я ни одного слова по-украински не слышал, служил не в этом музее, а в филиале Академии наук. Это был лаборант без всякого образования, выполнявший чисто техническую работу. Приглашая меня, музей не располагал никакими сведениями о новых памятниках. Нашёл кремнёвые орудия и костные остатки в пещере я, о чём Кацур вскоре же и услышал. Лишь осенью следующего года, когда поднялся шум вокруг открытия погребения, он сказал мне, что бывал в пещере до меня. Я склонен ему верить. Как все крымчане, он бродил по горам; собирая кизил, мог заглянуть и в балку Канлы-дере. Но бывали там и другие жители города и его предместья Салачика (Староселья).

Кацур умер в 1954 году, лет за десять до рождения Чабая, и забыт даже на родине. От него не осталось никаких записей или коллекций. Вспомнил о нём, конечно, Колосов, но он-то знает, что к моменту моего приезда в Крым никаких данных о стоянке Староселье ни в музее, ни в филиале не имелось, ибо в противном случае сам Колосов этими сообщениями и воспользовался бы. Знает он и то, что Кацур служил вместе с ним в филиале, а вовсе не в музее. Зачем же эта ложь? А затем, чтобы отнять у меня памятник.