Роберт Стивенсон - Жизнь на Самоа Страница 32

К счастью, здесь, кажется, совсем нет мух, так что с этим злом нам не приходится бороться, но москиты — форменный бич. Писать удается, только пока жжешь буак. Я пользуюсь для этого хорошенькой маленькой курильницей, купленной в китайской лавке. При этом способе даже малые дозы порошка имеют эффект. Когда у меня не было курильницы, я обычно наполняла тарелку песком, делала в нем пальцем борозду в виде спирали, насыпала туда порошок и поджигала с одного конца. По сравнению с курильницей это было весьма неудобно и неэкономно.

Только что приехали мистер Карразерс и мистер Мурс. По их мнению, я плохо выгляжу, и они советуют мне съездить в Сидней переменить обстановку. Я уже давно чувствую себя нездоровой, но не думаю, чтобы перемена места могла мне помочь.

Вернулся в понедельник ночью, проведя двадцать три часа в лодке под открытым небом. Ключи от кладовой консула, обещавшего нам бутылку бургундского, потерялись, но хозяин благородно взломал дверь. Спать улеглись около полуночи. Тот же благословенный консул посулил нам на завтра с рассветом лошадей, но забыл об этом, добрая душа. В конце концов он отправил нас днем в самую жару и кратчайшим путем, который доставил нам нескончаемые мучения. Домой попали только к обеду. Я был изнурен до последней степени, и с тех пор у меня сильный жар, иначе я написал бы раньше. Сегодня вот отважился в первый раз. Во вторник я был совсем плох, в среду у меня был такой жар, что, наверное, убил бы лошадь, в четверг полегчало, но я еще ничего не мог делать и вынужден был читать кошмарную ерунду. Вот в таких случаях ощущаешь оторванность от цивилизации. Очень хочется послать за парочкой детективов. Что-нибудь вроде Монтепена note 86 как раз подошло бы моим замерзшим мозгам. Страшно утомляет, когда все мысли так или иначе вертятся вокруг работы. Вчера я был не в состоянии даже думать и для развлечения сочинял рецепты новых блюд.

Вернулись Льюис с Ллойдом, один толстый и коричневый, другой (Льюис, разумеется) с сильнейшей лихорадкой. Они плыли в открытой лодке; это большой риск во всех отношениях. Я очень боялась за Льюиса, и, так как он заявил, что слишком плохо себя чувствует, чтобы вынести доктора (громогласного военного врача, по фамилии Функ), я послала вместо этого в миссию за мистером Кларком, одно присутствие которого уже благотворно. Это было несколько дней назад, а теперь ему гораздо лучше, но к вечеру по-прежнему поднимается температура. По-моему, он питает неприязнь к Функу со дня похорон капитана Хэмилтона. Там было какое-то сомнение, действительно ли Хэмилтон скончался, поэтому, прежде чем закрыть гроб, позвали врача для окончательного освидетельствования тела. Льюис уже некоторое время находился там и беседовал вполголоса с вдовой и друзьями покойного, как вдруг раздался веселый громкий голос доктора Функа. Этот джентльмен с зажженной сигарой во рту с грохотом вошел в комнату и заполнил ее своим резким голосом.

Льюис и Ллойд во время поездки останавливались на островке поблизости отсюда, который Льюис думает приобрести вместо того, что был у нас на примете. Скоро мы с ним предпримем туда мелангу. Я чувствую себя опять гораздо лучше и почти решила не ездить в Сидней.

Всплыло нечто весьма похожее на явную попытку жульничества со стороны Хэя. Ллойд пошел к Карразерсу посоветоваться на этот счет. Он, кажется, делал покупки, записывая их на мой счет, а затем продавал мне те же вещи как свои собственные. Из Сан-Франциско прибыла новая плита.

Новость: наш старый дом уже наполовину разобран; его поставят заново на другом месте. А пока, глядя на похожий на птичью клетку оголенный каркас, мы видим сквозь него лес, стоящий позади. Мой бедный Пауло потерял отца и унаследовал кажется до тридцати тысяч талеров. Вчера ему понадобилось сходить в консульство, чтобы переслать официальные документы. Он, конечно, напился и сегодня утром все еще пребывает в столь смутном состоянии, что все наши завтраки не удались. Лафаэле отсутствует, находясь у смертного одра своей прекрасной супруги. Она была прекрасна, но не делами — потаскушка, известная среди рабочих, занятых разборкой потерпевших крушение судов note 87. Этому обществу она, возможно, и обязана своей кончиной: не то упала со скалы, не то была сброшена оттуда. Генри все тот же — наша опора. На этой переходной стадии нашего быта он жил в Апии, но вчера вечером остался здесь и сидел в моей комнате у камина. Впервые в жизни он видел огонь в очаге. Он не мог смотреть на него без улыбки и каждый раз рвался сам подбросить поленце. Мы занимали его сказками цивилизации — театры, Лондон, мощеные улицы, университеты, метро, газеты и т. д. — и снова планировали его поездку в Сидней. Если удастся, это будет на следующее рождество.

15 мая в Ваилиму прибыла мать Льюиса, и Фэнни сбилась с ног, готовясь к ее приезду. По мнению «тетушки Мэгги», дом действительно выглядел очень мило. Снаружи он был выкрашен зеленовато-синей краской, а крыша и веранды — красной. Внутри стены были завешаны тапой. В доме были большие раздвижные двери, более чем наполовину из стекла, ведущие на веранду, откуда открывался вид на гавань. Были и американская печка, и вполне приемлемые продукты. «Тетушка Мэгги» осталась довольна и своей комнатой с видом на море, с полом, устланным мягкими и толстыми самоанскими циновками, со стенами, выкрашенными в светло-серый цвет и увешанными тапой и флагами с «Каско».

В конце мая приехали погостить дочь Фэнни с мужем и ребенком; им устроили торжественную встречу в гавани. Фэнни тем временем была занята посадкой апельсиновых деревьев, доставленных «Любеком». Когда Лафаэле пожаловался, что боится злых духов, Фэнни прибрала его к рукам при помощи ловкого фокуса. Заверив его, что ее черти сильнее всех самоанских, она приложила к закрытым глазам Лафаэле по пальцу каждой руки, затем хитро передвинула пальцы так, чтобы придерживать оба глаза пальцами только одной руки, и закончила операцию, быстро ударив его по щеке свободной рукой. Это убедило Лафаэле, и с тех пор он соглашался работать в отдаленных участках сада.

В июне Фэнни занималась изготовлением духов из цветов очень ароматного растения, называемого муссаои. Затем прибыл фарфор, и все разволновались при виде «домашних вещей» так далеко от дома. Взяли нового повара-немца, по фамилии Ратке, и Льюис, которому доставили завтрак в 4.30, запросил пощады.

Я не могу завтракать в половине пятого. Я превращаюсь в лихорадящую развалину. Сейчас половина девятого, и я уже умираю с голоду, а от второго завтрака меня отделяют еще 4 часа. Черт бы побрал этого человека! Вчера завтрак появился примерно в 5.30, это приемлемо; за день до того — в 5, что уже хуже, но сегодня я просто отдаю концы. Переменчивость вроде лондонского лета, и, поскольку днем я не сплю, а если и прилягу раз в месяц, то на каких-нибудь пять минут, я вымотан до мозга костей и выгляжу старым и озабоченным.