Владислав Дорофеев - Как Черномырдин спасал Россию Страница 32

Это получалось у команды Чубайса с большим трудом. Ее замкнутость, во многом обусловленная характером самого Анатолия Чубайса, сдерживала формирование вокруг него многочисленной группы единомышленников, способной быстро взять все бразды правления в свои руки. Чубайс не смог быстро найти человека на должность министра финансов — и сам стал руководителем министерства, что требовало колоссального напряжения. Точно так же поступили Олег Сысуев, став министром труда, и Борис Немцов, объявивший о готовности занять пост министра топлива и энергетики.

Похоже, что даже при мощной поддержке банков быстро решить кадровые вопросы не удалось бы. Далеко не все сотрудники частных финансовых структур готовы были перейти на госслужбу, как в свое время это сделал Владимир Потанин. Еще меньше было тех, кто смог бы эффективно руководить работой госучреждения после работы в сфере бизнеса. Соответственно, повышалась вероятность замедления темпов реформирования правительства, падения дисциплины в подведомственных структурах. Иными словами, управляемость не улучшилась бы, а ухудшилась. Если бы это произошло, у премьера были бы все основания повторить свою любимую прибаутку: «Ну что, хотели как лучше? А получилось как всегда?» А потом помочь молодым руководителям советами. И людьми.

Между тем противоречия между Думой, президентом и правительством в России к концу 1997 года начали обостряться. Так, в октябре 1997 года думцы с подачи КПРФ готовились вынести правительству вотум недоверия. Позвонив Геннадию Селезневу прямо во время обсуждения вопроса о вотуме недоверия, Борис Ельцин попросил депутатов «не доводить вопрос до отставки правительства». В обмен он заявил о своей готовности к активной работе в «совете четырех» (Ельцин, Черномырдин, Строев, Селезнев) и к проведению круглого стола с участием оппозиционных движений. Тем самым он (в числе прочего) спас политическую карьеру Геннадия Зюганова (вернув тому должок за выборы 1996 года).

Видимо, только на фоне общей политической импотенции мог возникнуть слух о том, что отставленный в ноябре 1997 года с поста заместителя секретаря Совета безопасности России Борис Березовский будет вести разговор о совместном партийном строительстве с лидером НДР Виктором Черномырдиным.

Пятилетие своей деятельности на посту премьера Виктор Черномырдин встретил без особой помпы. В этой скромности и подчеркнуто обыденном отношении к юбилею, во всех отношениях удивительному для тогдашней России, чувствовалась уверенность, ранее не присущая главе правительства.

Сила Черномырдина проявлялась в том, что он соответствовал всем требованиям, предъявляемым к тем, кто хотел обрести в глазах Бориса Ельцина право на аппаратное бессмертие. Черномырдин, как и Ельцин, прошел жестокое обучение в союзной аппаратной школе и тщательно следовал всем неписаным правилам игры, обязательным для высшей номенклатуры. Он скрывал подлинный уровень собственного интеллекта, держал дистанцию с первым лицом государства, играя роль идеального «номера два», тщательно подбирал окружение и доверял только узкому кругу многократно проверенных на личную преданность сотрудников. Он выступал в качестве наиболее мощного после Ельцина центра аппаратного притяжения, чему способствовали колоссальные возможности той финансово-промышленной группировки, которая сформировалась вокруг «Газпрома» и Центрального банка.

Черномырдин был удобен и левым, и правым. Степанычем его за глаза именовали не только в Белом доме, но и в Думе, не только в «Газпроме», но и в московской мэрии. Он понимал это и поэтому все более уверенно чувствовал себя и в премьерском кресле, и вне его.

В ноябре 1997 года «Газпром», «ЛУКОЙЛ» и англоголландский концерн Shell подписали меморандум о взаимопонимании, согласно которому они намерены совместно участвовать в приватизации «Роснефти». Однако приватизация так и не состоялась.

Тема приватизации «Роснефти» всплыла еще весной 1998 года, роковым образом отразившись на судьбе премьера Черномырдина и его противников.

Глава 16

Спасение ЕС

Премьерная дипломатия

Брюссельское заявление Черномырдина стало полной неожиданностью. Дело в том, что три года до этого Россия нигде и ни при каких обстоятельствах не поднимала вопроса о вхождении в ЕС и придании России во взаимоотношениях с Европой статуса страны с рыночной экономикой, казалось, Москву все устраивало.

В июле 1997 года на переговорах с руководством ЕС Виктор Черномырдин сделал сенсационное заявление: Россия намерена вступить в Европейский Союз, она и так слишком задержалась на его пороге. На пресс-конференции сразу после окончания переговоров с главой Комиссии ЕС Жаком Сантером Виктор Черномырдин заявил: «Мы все делаем для того, чтобы Россия стала членом ЕС. Для нас это важно. И Россия будет членом ЕС». Зал задержал дыхание. Черномырдин же продолжал в категоричной форме: «Вопрос о придании России статуса страны с рыночной экономикой — это центральный вопрос встречи. Непомерно затянулось рассмотрение в ЕС вопроса о признании России страной с рыночной экономикой. Это неверно». Зал выдохнул.

Брюссельское заявление Черномырдина стало полной неожиданностью. Дело в том, что три года до этого Россия нигде и ни при каких обстоятельствах не поднимала вопроса о вхождении в ЕС и придании России во взаимоотношениях с ЕС статуса страны с рыночной экономикой — Москву вполне устраивали отношения с Европой, оформленные в далеком 1994 году.

Еще 24 июня 1994 года на острове Корфу Россия и ЕС подписали соглашение о партнерстве и сотрудничестве. Россия признавалась страной с переходной экономикой; предусматривалось взаимное предоставление режима наибольшего благоприятствования в торговле. Документ должен был вступить в силу в конце 1997 года и предполагал лишь «динамичное развитие экономических отношений по мере прогрессивного преобразования российской экономики, включая возможность начала переговоров по вопросу о создании зоны свободной торговли по итогам специальной встречи в 1998 году». Таким образом, вступление России в ЕС и признание ее страной с рыночной экономикой рассматривались как дело отдаленного будущего. Но поездка Виктора Черномырдина в Брюссель специально для переговоров с руководством Европейского Союза, казалось, приблизила эту перспективу. В кулуарах участники встречи отмечали чрезвычайно жесткую позицию российского премьера — он скорее требовал, чем просил.

Вот как прокомментировал свое заявление премьер-министр. «Вопрос определения статуса экономики России, — заявил он, — был самым главным в нашем сегодняшнем диалоге. Мы все цепляемся за какие-то мелкие вопросы, а это главное. Надо сначала здесь определиться. Если будет признано, что в России создана рыночная экономика, тогда на многие другие проблемы не надо будет тратить время. Нас пытаются отнести к каким-то другим странам… Но нам здесь никто не мог объяснить, почему, собственно, Россия — страна с нерыночной экономикой. Как только это противоречие будет снято, многие проблемы во взаимоотношениях с ЕС сами по себе отпадут <…> Мы договорились с руководством ЕС, что для ускорения решения этого вопроса в ближайшее время будет проведена работа по детальной инвентаризации российской экономики. Они хотят посмотреть на наши предприятия, степень их зависимости от государства. Ну что же, мы ничего ни от кого не скрываем — приходите, пожалуйста. Мы открыты».