Соломон Штрайх - Ковалевская Страница 32

Все-таки Ковалевская по настоянию Вейерштрасса представила свои работы в Геттингенский университет. По словам самой Ковалевской, ее работы были признаны настолько удовлетворительными, что университет, вопреки установившемуся порядку, нашел возможным освободить ее от экзамена и публичной защиты диссертации и прямо присудил ей степень доктора философии. В то же время, первая из работ Ковалевской (о диференциальных уравнениях) была напечатана в знаменитом математическом журнале Крелля. «Это честь, которой удостаиваются далеко не многие математики и которая для начинающего ученого очень велика, так как этот журнал в то время считался самым серьезным математическим изданием в Германии», — с гордостью заявляла Софья Васильевна впоследствии.

Годы учения и скитания Ковалевских по университетским центрам остались позади. Прекратилась также мучившая их неопределенность семейного положения. Убедившись, хотя и по различным для каждого причинам и основаниям, что не могут покончить со своим фиктивным браком, Ковалевские решили по возвращении в Россию вместе «делать себе положение в свете». Порывалась связь с революционно-радикальной средой: для Владимира Онуфриевича навсегда, для Софьи Васильевны — на несколько лет.

СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

Летом 1874 г. вся семья Корвин-Круковских собралась в Палибине, все были довольны и радостны.

Софья Васильевна охотно принимала рыцарское ухаживание Ковалевского, буквально боготворившего ее. Ей даже становилось неловко от его забот, доходивших порою до смешного.

Анна Васильевна была счастлива тем, что все время находится вместе с беззаветно любимым Виктором, что центром палибинской жизни является их крошка Юрик. Смущало ее, что Жаклар как-будто чем-то недоволен, всегда сидит в кресле с усталым видом, принимает ее восторженную любовь рассеянно, без трепетного отклика, словно исполняя долг вежливости по отношению к гостеприимной хозяйке. Но Анюта сознавала, что политический деятель, друзья и соратники которого свалены в братские могилы вокруг Парижа или страдают в каторжных тюрьмах, не может проявлять особенных восторгов в условиях помещичьей жизни.

Давно не жилось так приятно и радостно в Палибине. Анна Васильевна устроила домашний театр, на котором играла первые роли, изумляя неискушенных зрителей своим драматическим талантом. К участию в спектаклях привлечены были все, кем Анюта могла распоряжаться: и старый учитель Малевич, живший на покое в Палибине, и Владимир Онуфриевич, который заставлял зрителей хохотать и вызывал рукоплескания исполнением небольшой роли садовника в пьесе Эдмонда Абу «Убийца», и, конечно, весь служебный персонал родительского имения. Жаклара пришлось оставить в покое.

Софа также выступала в спектаклях, но поэзию предпочитала сцене. Владимир Онуфриевич часто уезжал по делам в Петербург, и жене становилось скучно в его отсутствие: все в Палибине заняты своими интересами, каждый имеет партнера для бесед и развлечений; математическими и астрономическими вычислениями не хотелось заниматься, да и тетради завалены где-то под домашним скарбом.

В один из таких скучных деревенских дней Софья Васильевна написала Владимиру Онуфриевичу следующее стихотворное послание:

Мой друг! Вот целых две недели ежечасноТебя я жду и мучаюсь, — но все напрасно.Зову, пишу фольянты, злюсь, но мне в ответНи самого тебя, ни писем твоих нет.Наскучило мне ждать и злобствовать часами,И вот решилась я попробовать стихамиТебя, злодей, усовестить и устыдитьИ чувства верности супружеской внушить.Как видишь, бес мой или муза из когтейНе хочет выпустить совсем души моей.Забыв поваренную книгу, интегралы,Магистерство и Коркина диференцьялы,Я рифмоплетствую, бешусь и каждый часДушою уношусь раз десять на Парнас…Твоей смуглянке скучно, мужа, ожидает,Раз десять в сутки на дорогу выбегает.Собаки лай, бубенцов звонких дребезжаньеВ ней возбуждают трепет ожиданья,И вновь бежит она и, обманувшись вновь,Клянет мужей неверных и любовь.

Елизавета Федоровна чувствовала себя счастливой в окружении дочерей и внука, который был весь в ее любимицу Анюту и многими чертами напоминал ее покойного отца. Е. Ф. Корвин-Круковская наслаждалась счастьем дочерей, с которыми и Василий Васильевич жил теперь очень дружно, охотно принимая участие в беседах молодежи. Дети кое-чему научили отцов.

B. В. Корвин-Круковский выслушивал с улыбкой мудрой снисходительности рассуждения Анюты и Жаклара о социальном перевороте, о таком политическом строе, где не будет чинов и собственности. Спорить против всего этого он считал лишним; не хотелось нарушать семейную радость. Но меры для сохранения своей земельной собственности Василий Васильевич принял. Съездил в Невель и при участии предводителя дворянства переделал завещание: все три имения должны достаться единственному сыну Феденьке, который, несмотря на юные годы, проявляет похвальную рассудительность и чужд всяких фантазий. Дочерям Корвин-Круковский выделил по 50 000 рублей каждой, засчитав Софе двадцать тысяч, данные в 1869 году Ковалевскому на его издательские дела. Новые свои распоряжения Василий Васильевич держал в тайне.

Осенью 1874 года Ковалевские переехали в Петербург — осуществлять намеченный за границей план: делать себе «положение в свете» и добиваться возможности работать в университете. Для достижения первого необходимы были значительные денежные средства, но Ковалевские имели их очень мало. Василий Васильевич выдавал дочерям весьма незначительную субсидию.

C. В. Ковалевская не только не имела возможности применить на родине свои научные знания и способности, она не могла даже использовать в России диплом, дававший мужчине право быть помощником профессора в каком-угодно высшем учебном заведении или преподавателем математики в старших классах любой средней школы. Женщине, которая, по отзывам самых отсталых в политическом отношении специалистов, была равна по меньшей мере среднему профессору-мужчине, разрешалось тогда преподавать одну только начальную арифметику девочкам 8—11 лет. А начальную арифметику, как печально иронизировала Ковалевская, она и сама плохо знала.

Софья Васильевна увлеклась ролью «светской» женщины и стремилась занять место в рядах либерального петербургского общества, составлявшего смесь из представителей различных имущих классов. Владимиру Онуфриевичу снова пришлось взяться за издательские дела. В этих издательских делах был корень всех бед В. О. Ковалевского. Выпуская в начале 60-х годов книги по дарвинизму и другим отраслям естествознания исключительно в целях пропаганды материализма, Владимир Онуфриевич скоро запутался в разных торговых операциях. Тяжело и неумело нагруженный издательский воз тянул хозяина за собой. Дело расширялось. Ковалевский издавал «Воспоминания» И. И. Панаева в расчете на прибыльность книги о литературном движении эпохи Белинского, а книга лежала на складе; печатал роман А. И. Герцена «Кто виноват», обязавшись уплатить автору гонорар и не учтя того, что цензура может отправить весь тираж на костер; затевал выпуск многотомной иллюстрированной «Жизни животных» Брэма, требовавший больших предварительных затрат, выручал своими деньгами других идейных издателей-шестидесятников. Все это велось, как признавал Владимир Онуфриевич в одном из последних писем к брату, «без одной счетной книги и какой-нибудь правильной записи». И это привело его к разорению.