Алан Бринкли - Джон Фицджеральд Кеннеди Страница 33

При этом Кеннеди не проявлял особой тревоги по поводу явного наращивания сил на острове. „Главную опасность для нас представляет Советский Союз с его ракетами и ядерными боеголовками, а совсем не Куба“, — сказал он в частной беседе [363]. Министерство юстиции предупредило, что торговая блокада страны была бы нарушением норм международного права. Во время сентябрьской пресс-конференции Кеннеди охарактеризовал Кубу как страну, которая „переживает большие неприятности и оказывается в растущей изоляции от остальных государств западного полушария. Имя [Кастро] уже не внушает ни прежнего страха, ни былого вдохновения в Латинской Америке“ [364]. Кеннеди и большинство его советников продолжали считать наращивание советского военного присутствия на Кубе незначительным и преследующим только оборонительные цели. (Исключение составлял директор ЦРУ Джон Маккоун, который предупреждал президента, что характер прибывающих из СССР грузов со всей очевидностью указывает на планы разместить на Кубе наступательное вооружение. [365])

Между тем наличие на острове советского оружия вызывало беспокойство и в Конгрессе. Представители общественности и пресса усилили давление на правительство, пытаясь заставить лидеров страны действовать. Звучало все больше призывов объявить Кубе блокаду. Кеннеди был против. „Это военная мера, — сказал он, хотя незадолго до этого сам рассматривал возможность блокады острова. — Нет никакой уверенности, что она приведет к быстрому падению режима Кастро. Зато вы обречете население на голод“ [366]. Продолжая считать Берлин центром международной напряженности, Кеннеди все же согласился призвать 150 тысяч резервистов в районе побережья Флориды на случай опасного поворота событий на Кубе. Однако президент по-прежнему не верил в то, что на Кубе размещается стратегическое наступательное вооружение, поэтому в октябре почти на две недели оставил Вашингтон, отправившись в долгую и изнурительную поездку по северо-востоку и среднему западу, связанную с очередными выборами в Конгресс [367].

Тем не менее, в ответ на обеспокоенность Конгресса президент санкционировал полеты над Кубой самолетов-разведчиков Локхид У-2, которые должны были фотографировать привозимое из Советского Союза вооружение. Кеннеди не сомневался, что аэрофотосъемка подтвердит наличие на Кубе исключительно оборонительного вооружения. Но уже после того, как 15 октября были проявлены и напечатаны сделанные днем раньше во время разведывательного полета первые снимки, стало очевидно, что СССР, в самом деле, размещает на Кубе ракеты. Радиус действия ракет позволял им достичь большей части территории США, и не было сомнений, что ядерные боеголовки либо уже находились на Кубе, либо должны были там вскоре появиться. Банди, обеспокоенный состоянием здоровья Кеннеди после поездки, не стал тревожить его в тот же день и сообщил президенту неприятную новость утром 16 октября. Кеннеди немедленно собрал группу помощников и военных специалистов для выработки стратегии действий в неожиданно возникшей кризисной ситуации. Группа получила название ЭксКомм (сокращение от английского словосочетания Executive Committee of the National Security Council — „Исполнительный комитет Совета национальной безопасности“). В течение почти двух недель заседания комитета проходили ежедневно, иногда по нескольку раз в день. Кроме президента, в комитет входили вице-президент Линдон Джонсон, госсекретарь Дин Раск, министр финансов Дуглас Диллон, министр обороны Роберт Макнамара, министр юстиции Роберт Кеннеди, заместитель госсекретаря Джордж Болл, советник по вопросам государственной безопасности Макджордж Банди, специальный советник президента Тед Соренсен, директор ЦРУ Джон Маккоун, недавно ушедший со своего поста бывший посол США в СССР Ллевеллин Томпсон и генерал Максвелл Тейлор. Время от времени в заседаниях участвовали приглашенные, в основном военные специалисты и сотрудники ЦРУ. Кеннеди требовал, чтобы они „отложив прочие дела, быстро и тщательно изучили все потенциальные опасности и все возможные варианты линии поведения“ [368].

Первый вопрос, над которым размышлял Кеннеди, был: почему Хрущев решился на такой вызывающе враждебный шаг? „Какая ему от этого польза? — задавал он риторический вопрос. — Должна быть какая-то причина, заставившая Советы так поступить“ [369]. На самом деле, у Советского Союза было много мотивов для размещения наступательного вооружения на Кубе, хотя все они были сопряжены с риском. Кубинские ракеты не предназначались для военных действий, в чем, однако, в напряженные первые дни кризиса никто не мог быть уверенным. Хрущев руководствовался несколькими соображениями на этот счет. Во-первых, он считал, что нахождение на Кубе ракет среднего радиуса действия защитит остров от повторения попыток американской интервенции. Он также полагал, что, размещая ракеты в столь непосредственной близости к США, Советский Союз реализует простой и недорогой способ добиться ракетного паритета с потенциальным противником. Хрущеву, чья власть в Советском Союзе пошатнулась, кубинские ракеты могли дать передышку в гонке вооружений, и позволить направить высвободившиеся средства на жизненно необходимые социальные программы. Наконец, самое главное: в Советском Союзе были уверены, что наличие советских ракет на Кубе вполне сопоставимо с присутствием американских ракет на территории Турции, вблизи границ СССР. Кеннеди, однако, боялся, что у Советского Союза есть более агрессивные намерения. Возможно, Хрущев направлял ракеты на Кубу, чтобы заставить США уйти из Западного Берлина? Возможно, он думает, что Кеннеди настолько бесхарактерен, что смирится с создавшимся положением вещей? Если это так, то он недооценивает президента, который с самого начала решил, что у него нет другого выбора, кроме как избавиться от советских ракет на Кубе.

Долгие и напряженные дебаты по вопросу о том, как реагировать на события на Кубе, начались на утреннем совещании 16 октября в зале заседаний кабинета министров, где президент ожидал членов комитета в компании своей маленькой дочери Каролины. Когда девочку забрали, совещание началось — начались две самые мучительные, и, возможно, самые важные недели двадцатого столетия [370].

Первым было принято решение снова провести аэрофотосъемку с борта самолетов Локхид У-2, чтобы уточнить количество находящихся на Кубе советских ракет. Но самым показательным на первом заседании было выступление государственного секретаря Раска, который так охарактеризовал стоящую перед собравшимися дилемму: „Это, безусловно, очень серьезный поворот событий. Никто из нас не ожидал, что Советы зайдут так далеко… Теперь я уверен, что мы должны предпринять все возможное, чтобы уничтожить эту базу… Тогда возникает вопрос, будем ли мы наносить внезапный удар, не объявляя предварительно наших намерений, или же мы доведем кризис до точки, когда второй стороне придется очень серьезно подумать об отказе от своей позиции“ [371]. Предложенные Раском варианты действий определили подходы администрации к данному кризису.

Первой инстинктивной реакцией на произошедшее со стороны почти всех членов комитета, включая президента, было желание ликвидировать все советские ракеты молниеносным ударом с воздуха. Однако вскоре Кеннеди засомневался в эффективности такой операции „Допустим, мы избавимся от этих ракетных баз“, — сказал он. — „Ну, так они создадут новые. Они вполне могут доставлять ракеты на подлодках или как-нибудь еще. Я не уверен, что мы сможем продолжать наши массированные воздушные удары“ [372]. Роберт Кеннеди подлил масла в огонь президентских сомнений, упомянув такие сопутствующие военным действиям факторы, как многочисленные людские жертвы, повышение политической напряженности в западном полушарии, а также вероятность того, что русские могут ответить обострением конфликта. Вопреки этим сомнениям, почти все считали неизбежным сценарий с нанесением удара с воздуха по ракетным базам, за которым должна последовать оккупация Кубы и свержение правительства Кастро. Президент закончил совещание словами: „Мы, безусловно, … уберем оттуда эти ракеты“ [373].

Прошло три дня, и к 19 октября идея блокады обрела более четкие очертания. Некоторые члены комитета рассматривали ее как меру, дополняющую налеты авиации; другие, отвергая перспективу полномасштабных военных действий, считали, что введение блокады должно предшествовать переговорам с Хрущевым. При этом информация о нахождении на Кубе советских ракет держалась в глубочайшей тайне, и, как это ни странно, действительно не просочилась в прессу. Однако вопрос о том, как долго еще можно будет хранить происходящее в секрете, оставался открытым. Военные специалисты продолжали настаивать на быстром воздушном ударе. Кеннеди по-прежнему волновали возможные последствия, прежде всего, ответные действия советских войск в Берлине. „Они же не будут просто сидеть и смотреть, как мы уничтожаем их ракеты и убиваем массу русских“, — предупреждал он [374].