Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых Страница 33

Увлекаемые быстрым обменом мыслей и чувств, мы продолжали разговаривать, чему дивилось наблюдавшее нас общество, в среде которого немногие умели ценить чистое и живое наслаждение приятной беседы. Обиженная уходом Императора графиня уже несколько раз подходила к двери поглядеть, что там происходит. Наконец, она не вытерпела, подошла к нам и прервала наш разговор, длившийся в течение часа. Государь провел ее назад в августейший кабинет, а я присоединилась к своим.

Тут находился молодой Ипсиланти, начавший свое боевое поприще тем, что у него оторвало правую руку. Он долго страдал, но не переставал быть в веселом расположении духа. В Бруксаль он приехал повидаться со мною. Милостивый к нему Государь огорчился, увидав его 22-летнего инвалидом. Черты лица его болезненно искажались при воззрении на какое-нибудь человеческое бедствие, которому помочь он не был в силах.

Однажды поздним утром я собиралась принарядиться к обеду, как пришли сказать, что Императрица немедленно меня к себе требует; я поспешила сойти вниз в утреннем платье, не причесав волос и накинув только шаль на плечи. Императрица сидела перед зеркалом и убирала себе голову. Она сказала, что Государю угодно поговорить со мною об Ипсиланти и чтобы я указала, что можно для него сделать. В ту минуту вошел Государь. Приветствуя меня с тем почтительным благословением, которое только ему было свойственно, он повторил мне сказанное Императрицей. Мне легко было доставить Ипсилантию флигель-адъютантство; но по какому-то тайному вдохновению я удержалась от того и довольствовалась, что поблагодарила Их Величества за их участие к нему, прибавив, что родственник мой счастлив тем, что мог пролить кровь свою за Россию, что единственное его желание продолжать службу и что он будет вполне доволен, если обратят милостивое внимание на прошение его отца в пользу лиц, сопровождавших его в Россию. Государь попросил меня доставить ему до его отъезда краткую записку с перечнем этих лиц и означением, чего для них желает князь Ипсиланти. Тем временем Императрица кончила свою прическу, и так как ей неловко было одеваться в нашем присутствии, то Государь провел меня в соседнюю комнату, где и продолжал разговаривать. «Я поздравляю себя, — сказал он, — с тем, что узнал вас, и смею надеяться, что заслужил ваше доверие. Мне было бы очень приятно, если бы я мог сделать что-нибудь вам угодное. Не желаете ли вы чего-нибудь?» — «Государь, не нахожу слов выразить вам мою признательность; но я не очень дорожу внешними изъявлениями. Я довольна моим положением, и желать мне нечего». — «Но неужели нет на свете чего-нибудь такого, чтоб я мог вам доставить? Не принимаете ли вы в ком-либо особого участия?» — «Нет, Государь, мне ничего не надобно. Я очень занята судьбою моего брата; но он молод, и я думаю, что он будет успевать благодаря своим дарованиям. Ваше Величество со временем изволите оценить их, и об этом я спокойна». — «Итак, мне ничего нельзя для вас сделать?» — «Ничего, Государь, кроме продолжения вашей милости, которой я живо тронута». — «Вы не искренни или, по крайней мере, не отвечаете участию, которое я принимаю в вас. Сегодня утром я видел Юнга-Штиллинга. Мы объяснялись с ним как могли, по-немецки и по-французски; однако я понял, что у вас с ним заключен неразрывный союз во имя любви и милосердия. Я просил его принять меня третьим, и мы ударили в том по рукам!» — «Но ведь этот союз уже существовал. Государь! Не правда ли?» При этом он с нежностью взял меня за руку, и я почувствовала, что слезы полились у меня из глаз. Прозвонил час обеда. Я побежала к себе в комнату и через несколько минут явилась в столовую маркграфини, где шумело много народу.

Эти случаи, наскоро записанные, дадут понятие о благотворительности и сердечности Александра. Сладка для меня память о сношениях с ним, потому что они были всегда благородны и чисты. Государь по-прежнему оставался неизменен в милостивом ко мне расположении; суета празднеств и множество занятий на него не действовали. Я умилялась душою, когда, бывало, на блистательном бале подойдет он ко мне и станет говорить про то, как схожи у меня с ним понятия и вкусы. Иногда он посвящал мне по нескольку вечерних часов, и мы беседовали с ним в моей небольшой комнате точно так же, как прежде в Бруксале. Забывая о своем величии, изливал он передо мною свою душу, жаждавшую доверия и свободы. Однажды я воспользовалась этим настроением и завела речь про Императрицу и про то, что их обоих ожидает в будущем. Я давно искала благоприятной минуты, чтобы коснуться нового предмета, будучи уверена, что от сближения с супругой во многом зависят слава и благополучие Государя. Он отвечал мне следующее. «Я виноват, но не до такой степени, как можно думать.

Когда домашнее мое благополучие помутилось от несчастных обстоятельств, я привязался к другой женщине, вообразив себе (разумеется, ошибочно, что теперь сознаю ясно), что так как союз наш заключен в силу внешних соображений, без нашего взаимного участия, то мы соединены лишь в глазах людей, а перед Богом оба свободны. Сан мой заставлял меня уважать эти внешние условия, но я считал себя вправе располагать своим сердцем, которое и было в течение пятнадцати лет отдано Нарышкиной. Упрека в том, что я кого-нибудь соблазнил, я не могу себе сделать. Мне поистине всегда казалось ужасным склонять кого-либо к поступку, несогласному с его совестью. Она находилась в таком же, как я, положении и, подобно мне, заблуждалась. Мы оба вполне искренне думали, что нам не в чем упрекать себя. Позднее новым светом озарились для меня мои обязанности; но у меня не достало бы духу порвать столь дорогую связь, если бы сама она не просила меня о том в последнюю поездку в Петербург.

Я страдал невыразимо; но ее доводы были так благородны, так возвышали ее в глазах света и в моих собственных, что с моей стороны возражать было невозможно. Кроме того, как я уже сказал вам, я никогда не насиловал чужой совести. Таким образом, я покорился судьбе своей, и с тех пор разбитое сердце мое продолжает обливаться кровью, и настоящей отрадой служит мне встреча с лицом, которое меня понимает и жалеет».

«Портрет Марии Антоновны Нарышкиной». Художник Сальваторе Тончи. 1800-е гг.

Мария Антоновна Нарышкина, урожденная княжна Святополк-Четвертинская (1779–1854) — фрейлина, жена обер-егермейстера Д. Л. Нарышкина, фаворитка императора Александра I. Сестра князя Б. А. Четвертинского и Жанеты Вышковской.

В самом деле, когда я слушала его, у меня навертывались слезы; мне было жаль его при мысли, что такое обольщение не может продлиться и что рано или поздно он узнает настоящую причину, по которой Нарышкина его покинула. Разумеется, не мне было открывать ему истину. Достаточно было того, что явилась возможность сближения с Императрицей. И потому, дав ему время несколько успокоиться после передачи сердечных воспоминаний, я навела его мысли на будущее и стала говорить, что ему следует искать утешения личных скорбей своих в занятиях благом его народов. «Да, я люблю моих подданных, хотя до сих пор мало еще сделал для них. В особенности люблю я добрый простой народ, не обнаруживая предпочтения, которое к нему имею. Любовь угадывается, и я убежден, что они рассчитывают на мою любовь к ним. Мне предстоит решить великую задачу, т. е. даровать свободу населению, которое столько заслуживает ее. Знаю, с какими затруднениями связано это великое дело; но поверьте, что буду умирать в тревоге, если мне не удастся совершить его». Я сказала ему, как рада я слышать, что такая великая и благотворная мысль занимает его. «Но, Государь, — прибавила я довольно резко, — кому поручите вы после себя исполнение столь высоких намерений?» — «Я понимаю вас, — отвечал он, — и слышу в словах ваших тот же упрек, который мне столько раз негласно делался и на который я никогда не возражал. С вами я не стану скрытничать. Будем говорить прямо. Вы хотите сказать, что я должен позаботиться о наследнике престола; но ведь этот наследник имеется». — «Это так. Государь, но подданные Ваши желали бы, чтобы царствование Ваше было продолжаемо Вашим сыном, который так походил на Вас. Я не скрою от Вас, что великий князь Константан внушает опасения и что я лично не могу не разделять этого чувства, питаемого народной толпой». Император, казалось, огорчился, но тотчас же принял прежний кроткий вид и сказал: «Может быть, к нему не правы; страсти утихают с годами; он уже во многом изменился». Я замолчала, покачала головою и потупила глаза. «Впрочем, — продолжал Государь, — он почти одних лет со мною, и дело не в нем; ибо, по закону природы, между нашими кончинами не может пройти много времени. Но у меня есть брат Николай. Что вы о нем скажете?» — «Великий князь Николай подает большие надежды; но он не ваш сын». — «Вот еще! Кто вам сказал, что будь у меня сын, он был бы лучше брата Николая? Он уже воспитан, мы его знаем. Во всяком случае, если бы остался после меня ребенок, малолетство его было бы очень опасно для государства. Нет, нет, верьте мне: в этом отношении я не обольщусь, и все к лучшему. Что касается до наших лет, то дружбы и доверия достаточно для счастья жизни. Нам следует позабыть о прошлом, и уверяю вас, мне будет отрадно, если последние дни мои потекут в сладкую вечность в тишине и без страстей».