Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна Страница 33

Но тонкая витиеватая проза «Неоконченного портрета» показывает, что Арчи затронул более глубокие струны в ее душе. Он во всех смыслах оказался осуществившейся мечтой Агаты, он воплощал в жизни ее несбыточные грезы: «Нечто, чего ты желаешь так страстно, что даже не можешь толком понять, что же это такое».[98] Он олицетворял неведомое, тайное, свободное. Она влюбилась в него, потому что чувствовала: жизнь, жизнь с ним, будет похожа на музыкальную пьесу или стихотворение. Она, Агата, станет Изольдой, Элейн («…поцеловал Элейн, как мы ребенка… и на пол перед ним упала дева»[99]).

Разумом она стремилась к обычной семейной жизни, с домашними заботами и маминой «книгой кулинарных рецептов»; но в ее артистической душе все это вытеснялось экстраординарностью личности самого Арчи. Какой контраст между упорядоченным утренним столом — аккуратно сложенная «Таймс» с традиционными авторскими колонками на первой полосе, начищенный серебряный чайник, оксфордский джем «Купер» — и сидящим за ним мужчиной; между безукоризненно заправленными свежими льняными простынями — и той тайной, которая происходит между ним и ею. Неуловимо романтичный облик этого высокого гибкого человека; лежащая на нем печать неотвратимой опасности; непривычная прямота его желания, столь непохожая на практичную настойчивость опытного Болтона Флетчера, — все это будоражило Агатино воображение, в сущности, ничуть не повзрослевшее. Несмотря на ее женское влечение к Арчи, в ней оставалось нечто неистребимо детское. «Тогда она щит отнесла к себе и погрузилась в мир своих фантазий», «…в своем покое на вершине башни».[100]

Клара хорошо знала характер дочери и интуитивно догадывалась, что увидела в Арчи Агата. «Этот молодой человек… Мне он не нравится», — размышляет героиня, чьим прототипом является Клара, в «Неоконченном портрете». В действительности было не совсем так, но мощная мужская притягательность Арчи тревожила Клару, ибо — в отличие от Агаты — она понимала, что другие женщины тоже будут ее ощущать («Он привлекателен для женщин, Селия, помни об этом…»). Как бы ни мечтала она о счастливом браке для дочери, такая привязанность страшила ее. Одно дело — Реджи Луси, совсем другое — Арчи; этот внушал ей страх: и за Агату, и за себя.

Ей сразу стало все понятно, как только он объявился в Эшфилде на своем мотоцикле. «Она не сказала себе, что все это ни к чему не приведет. Напротив, она была убеждена, что уже видит тени, отбрасываемые вспять предстоящими событиями».[101] То, что внушало ей тревогу, было в некотором роде продиктовано эгоизмом. Ей было страшно и больно оказаться отодвинутой на второй план в сердце Агаты. Она поняла, что у Арчи такой же сильный характер, как у нее самой, к тому же на его стороне — преимущество интимного влечения дочери. Тем не менее упорное противодействие их браку свидетельствует о том, что она уверенно рассчитывала одержать победу. То, что Агата шла наперекор совету Клары, было необычно, невиданно, но желание дочери оказалось столь пылким, что при всей любви к матери она ее почти игнорировала. Чувство вины, которое она при этом испытывала, время от времени давало о себе знать, как, например, тогда, когда она порвала с Арчи из-за прогрессирующей слепоты Клары. Однако Арчи не составило труда снова уговорить ее бесконечными заверениями в том, что все будет хорошо. Клара могла лишь наблюдать за всем этим со стороны и надеяться, что проволочки охладят их страсть.

Ее дурные предчувствия основывались не только на ревности и даже не на бедности Арчи. Никто не знал Агату лучше Клары, а она прекрасно отдавала себе отчет в наивности дочери, ее детской вере в любовь, ее «опасной привязчивости» и боялась, что душевная щедрость Агаты окажется востребованной только в пределах ее собственного воображения. Была ли Клара права? «Никогда нельзя считать ошибкой то, что вы вышли замуж за человека, за которого хотели выйти, — даже если потом пришлось об этом пожалеть»,[102] — напишет впоследствии Агата, но это куда легче высказать, нежели пережить. Писала она нечто подобное и в письме к своему второму мужу: «Голая любовь — довольно идиотическое явление, освященное природой, но способное принести массу несчастий».[103] По своему обыкновению, она честно сомневалась: в течение многих лет после того, как ее брак распался, Агата-писательница продолжала копаться в этой тайне.

Конечно, она могла бы избежать очень многих страданий, если бы позволила Кларе взять верх над Арчи. Но в этом случае она лишила бы себя другого бесценного опыта. В своем последнем вестмакоттовском романе «Бремя любви» она описывает, как любящая и стремящаяся защитить героиню, Ширли, старшая сестра Лора использует все свое влияние, чтобы отговорить ее от брака с человеком, который наверняка причинит ей боль. Однако Ширли не мыслит себе жизни без этой любви, какие бы мучения она ей ни сулила. «Я считаю его крайне эгоистичным и… и безжалостным», — говорит Лора своему мудрому старому другу мистеру Бэлдоку. «Нисколько не сомневаюсь, что вы правы», — отвечает тот.

«— Ну так что же тогда?

— Все так, но она любит этого парня, Лора. Она очень сильно любит его. Можно сказать, с ума по нему сходит. Молодой Генри — не ваш герой, честно признаться, и не мой тоже, но нет никаких сомнений, что для Ширли он — ее герой…»

Позднее Ширли обвиняет Лору в ревности: «Ты не хочешь, чтобы я вообще любила кого-то, кроме тебя». А по поводу Лориного суждения о безжалостности Генри говорит: «В том числе и это привлекает меня в нем». Агата никогда бы не сказала — и даже не подумала — ничего подобного в то время, но в романах, написанных под псевдонимом Вестмакотт, она, как всегда, проявляет тонкую проницательность, обнажающую подоплеку явлений, понимание, в некотором роде лежащее за пределами знания. «Не бойся насчет Генри, — говорит Ширли сестре. — Он любит меня». Безусловно, в 1913 году и сама Агата верила, что Арчи любит ее; да так оно и было, хотя сорок лет спустя она осознала, что его любовь была не так проста. «Любовь? — подумала Лора. — Что такое любовь?» Это не неизменная данность, как полагала некогда Агата, а одержимость друг другом двух самостоятельных личностей с разной — как бы ни была сильна их взаимная «любовь» — способностью чувствовать.

Между тем Клара упрямо надеялась, что «это не любовь, а только вспышка первая любви», как говорит Ланселот в ответ на признание Элейн. Опять же, могла ли она оказаться права? Элейн умирает от любви, но это абсурдно: она совсем не знала Ланселота и не могла по-настоящему любить его. Здравый смысл должен был пробиться сквозь морок и подсказать, что это все «иллюзия — ничего, кроме иллюзии, — как напишет впоследствии „Мэри Вестмакотт“. — Иллюзия, порожденная взаимным влечением между женщиной и мужчиной. Соблазн природы, вожделение природы и самый искусный обман…»[104]