Мария Грей - Мой отец генерал Деникин Страница 33

«Мне вас жалко». Но это оскорбительно. Ты знаешь: когда 17 лет назад ломалась жизнь, я сказал: «Требую того, что мне принадлежит по праву, а милости не надо».

Мы отправляемся далеко на юг. Что-то судьба готовит.

На некоторое время круговорот писем и телеграмм будет затруднен. Для меня это большое огорчение.

Желанная моя! Так будет счастье?»

5 (18) ноября 1916.

«Послал сумбурное письмо 27… С 23-го, с небольшими перерывами, в пути. Много часов в купе, один, сам с собой, со своими мыслями. Переживаю памятью… каждое слово, сказанное и не договоренное. Довольно!

Неприветливая страна (Румыния), неприветливые люди и порядочный хаос.

Как бы я хотел, чтобы твои бросили предрассудки и переехали в Киев. Мне казалось бы тогда, что у меня уже есть свое родное гнездо».

8 (21) ноября 1916.

«Пока путь кончен. Пришлось перетерпеть много мытарств. Кругом все чужое. Дороговизна невероятная. Курс рубля низок.

Пока боевых действий нет. Погода отвратительная: снег тает, в домах густой, мокрый туман, холодно и сыро». 17(30) ноября 1916.

«Обстановка меняется, как в калейдоскопе. После прекрасных городских квартир — село, маленькое, неуютное, затертое между гор. Непролазная грязь и нищета. Оттого ли, не знаю, но люди приветливее. Работы пока мало. Читаю много. Асенька, ты любишь д'Аннунцио? Ни у кого положительно нет такого яркого, красивого, кружевного рисунка чувств, как у него. Отдел смеси: порвал связь с прошлым, постриг пряди, скрывающие голову. От этого чело стало менее смешным».

19 ноября (2 декабря) 1916.

«Ушли из своей совершенно потонувшей в грязи деревушки. Спали в городке — тоже грязном, но квартиры приличные.

20-го пришлось распечатать письмо, чтобы добавить несколько строк: опять путь далекий и опять расстраивается на неопределенное время почтовое сношение. Когда же я получу твои строки, моя милая, далекая… Мне тяжело».

(?) декабря 1916.

«Идет горячий бой. Тяжелый. Много острых, захватывающих переживаний. Каждый час вносит перемену. Не могу не написать хоть несколько слов. Сердечный привет».

4 (17) декабря 1916.

«Сегодня есть оказия: нижний чин едет в Одессу и с пути пошлет это письмо. Очутился в самом пекле событий, развернувшихся на румынском фронте. Как тебе известно, здесь не особенно благополучно. Расстройство войск, деморализация и шатание мысли в населении. Взаимоотношения запутались, и мне постоянно приходится то принимать в командование румынские войска, то принимать меры к наблюдению за их фронтом. Так как неустойчивость их может отозваться трагически на нас. Стараюсь поддерживать добрые отношения. Знакомлюсь с их краем. Познакомился с командующим армией Авереску, несколькими командирами корпусов. Впечатление скорее благоприятное.

Более или менее состоятельное население эвакуировалось, даже германофилы: боятся очень нашествия болгар и рассказывают ужасы об их зверствах. Вчерашний раб не может стать господином. По духу, конечно. Говорят, что они превосходят в зверствах своих господ германцев. Женщины, по-видимому, все уехали, боятся болгар. Остались лишь такие, которым положительно ничего не угрожает.

Что делается в России с 24 октября, не знаю. Темные слухи долетают, конечно, и до нас. Но радостного мало».

Следующее письмо, гораздо более ясное и последовательное, чем предшествующие, было доставлено Асе Николаем, денщиком генерала.

22 декабря 1916 (4 января 1917).

«Не знаю, какие из моих писем получены, какие нет. И потому начну с краткого конспекта происходящего.

29 октября выехал в Румынию. Теперь это уже прошлое и большого секрета не представляющее.

Румынии угрожала большая опасность. Немцы сосредоточили против нее большие силы, и операция начала развиваться с необыкновенной быстротой. Мы этого не предусмотрели. Наши войска прибывали с опозданием. Маленькая страна при полном напряжении своих железных дорог не могла справиться со своей задачей, и наши эшелоны ползли черепашьим шагом, по суткам простаивая на меленьких станциях. К тому же хаотические беспорядки, бездеятельность, иногда, вероятно, продажность румынской администрации.

Бухареста дни были уже сочтены. В числе войск, «брошенных» на помощь, были и мои. Но мы опоздали. Я встретил уже разбитые румынские армии. И вкрапленные между ними, в постоянной опасности неустойки с их стороны, задерживали, сколько было возможности, немцев, отходя к северу. Шли жестокие бои. Много, очень много легло моих. За два с половиной года войны бывали трудные положения, но таких оригинальных, запутанных еще не было.

Первая часть румынской операции еще не закончена. Но успех немцев несомненный.

Теперь командующий соединенными армиями (в том числе нашей) — король Фердинанд, а ответственный помощник его — генерал Сахаров.

В оставшейся суверенной Румынии настроение двойственное. Прокламации «короля» западной Румынии, ставленника Вильгельма, смущают умы. Уязвленное самолюбие разбитой армии и порабощенного народа слишком чутко, а мы не всегда достаточно тактичны. Отношения поэтому не вполне налаживаются. Тем более что казачки, сохранившие свои привычки с древних времен, грабят население изрядно. Еще горе: везде огромная масса вина. Поэтому напиваются; потом скандалы с обидами местных жителей.

Король, дрожа за судьбу династии, готов на всякие компромиссы. Правительство упорствует. А между тем единственный выход из положения: милитаризация страны (дороги и т. д.)».

23 декабря 1916 (5 января 1917).

«24-го, когда Ты будешь возиться с ребятишками возле елки, у меня — сильный бой. Вопрос не только пользы дела, но и личного самолюбия. Последнее не важно, но чувствительно. Тем более что недоброжелатели не дремлют. Задача большая, сил мало. Ничего, поборемся».

24 декабря 1916 (6 января 1917).

«Добруджу мы оставили. Одна из фатальных страниц наших неудач. Освобождается несколько дивизий противника, которые придут на наш фронт. С утра льет дождь, земля размокла, и масса нашей конницы не в состоянии будет использовать прорыв, который сделали мои войска. Скверно.

Волосы, кажется, все до одного поседели. И что всего страннее — сохраняется хорошее настроение и вера в будущее.

Асенька! Когда у нас будет первая елка для наших ребят? Боже, как это хорошо».

В первый Новый год, который состоялся для единственного ребенка Деникина, не было никакой елки. 24 декабря 1919 года (мне было десять месяцев) мой отец, командующий Белой армией юга России, не сумев взять Москву, был отброшен к берегам Дона и принял там участие в жесточайших сражениях. 22 декабря писал своей жене, находящейся в 400 км от Ростова, в Екатеринодаре: «Я останусь в Батайске, пока будет необходимо защищать Ростов и Новочеркасск». Что до моей матери, которая скорбела по своему только что умершему брату Дмитрию, то она не могла думать ни о какой елке.