Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь Страница 33

Самолет уже перелетел линию фронта, как вдруг был атакован двумя истребителями Me-109. В неравном бою бомбардировщик получил сильные повреждения. Неожиданно прекратили огонь стрелки. Даншин окликнул их. Но ответа не получил. «Наверное, убиты или тяжело ранены», — подумал он.

Теперь бомбардировщик с задней полусферы был совсем не защищен. Фашисты это поняли. Они повторяли атаки одну за другой. Вскоре неисправный мотор заглох. На самолете появляется все больше и больше пробоин, не десятки, а уже сотни. Машина становится совсем неуправляемой. Надо прыгать, и Даншин дает такую команду. В первую очередь — для стрелков, но в ответ — молчание.

— Борис, прыгай! — приказал он.

— Нельзя прыгать, — ответил тот. — В задней кабине стрелки. Может быть, живы. Ранены тяжело. Надо спасать.

— Ну, хорошо, будем лететь, сколько сможем, — сказал Даншин.

Так они летели до запасного аэродрома. Сели на заснеженное поле. Бомбардировщик на белом фоне был хорошо виден с воздуха. Истребители противника стали в круг и делали заход за заходом на беззащитный самолет до тех пор, пока он не загорелся.

— Мерзавцы, — хмуро проговорил Василий Соловьев, когда закончил рассказ Даншин, — издеваются, гады. Ну, ничего — отомстим! За все получат!..

Жажда отмщения

Нa календаре — 24 января 1942 года, хожу по аэродрому хмурый и злой. За мной по пятам — экипаж, тоже сердитый. Не «безлошадные», а вот остались на земле, а эскадрилья улетела на задание.

Сегодня капитан Р. М. Оржеховский использовал свои права, как говорится, на всю железку. Он — комэск, я в данный момент — его заместитель. До этого временно исполнял обязанности командира.

В предыдущем вылете машина Оржеховского получила сильные повреждения. Чтобы восстановить ее, старший техник лейтенант Леонтьев и другие трудились без устали. Но даже золотые руки ремонтников на этот раз не выручили. К нужному времени не удалось залатать все пробоины, отремонтировать поврежденный фашистскими снарядами самолет.

Новый комэск, как пришел, не пропустил еще ни одного вылета. Рвался в бой. Всегда эскадрилью водил сам. Это всем нам было по нраву. Но вот сегодня...

Оржеховскому непременно хотелось лететь. Он бегал вокруг своего израненного самолета, подгонял техников и покрикивал на всех, кто попадался ему под руку. Но, понятно, делу это не помогало. В который уж раз он смотрел на часы. До вылета эскадрильи на боевое задание остаются считанные минуты, а его самолет все еще не готов. У Оржеховского растерянный вид, он не может придумать, что нужно сделать, чтобы ускорить ремонт. Но каждому, в том числе и членам его экипажа, ясно, что это невозможно. Мы тоже следим за ремонтом. Кто же поведет эскадрилью? Вот-вот должна поступить команда «По машинам!». Мы уже готовимся занимать свои места. И тут у меня сердце екнуло. Я все сразу понял. Догадался и экипаж.

— Не дам ему машину! — сердито сказал я.

— Не надо горячиться, Саша, — принялся успокаивать меня как всегда степенный и рассудительный Куликов. — Он — наш командир.

Конечно, мне не надо было напоминать о субординации — человек военный, пришлось подчиниться.

Так командир эскадрильи капитан Оржеховский повел в бой эскадрилью на моем самолете. А я остался на земле.

Отгремели двигатели, и вот уже гул последней машины все тише и тише, а вскоре и совсем затих. Полная тишина, и с ней свалились обида и тоска на сердце. Было время осмотреться. На аэродроме стояло несколько неисправных самолетов, на них работали наши наземные специалисты. Они как муравьи все время в движении: сверлили, клепали — каждый делал свое дело. Техники улетевших самолетов, как только машины скрылись, тут же ушли завтракать в столовую. На аэродроме тишина нарушалась только стуком молотков по заклепкам, визгом пневматических дрелей да редкими голосами работающих людей.

Все при деле: мои коллеги в полете, техники трудятся на земле, только я шагаю из конца в конец по опустевшей самолетной стоянке. Поначалу за мной пристроился и экипаж. Но от этого на душе стало еще сквернее.

— Что это мы строем ходим?! — не выдержал я. — Идите, ребята, к себе.

И вот один. Как непривычно быть на земле, когда товарищи по оружию в бою. Смотрю на часы. По времени, прошедшему после взлета, эскадрилья уже подходит к линии фронта. Самолеты обстреливают с земли, на них наваливаются истребители, пытаясь не пропустить к цели. Они отбиваются от наседающего врага. Я уверен — они пройдут. А если кого собьют? Сам же я дома, прогуливаюсь по затихшему аэродрому. Курортник!..

Бывает такое состояние, когда не знаешь, на ком или на чем сорвать зло, кому излить душу, с кем поделиться обидой. Да, этот случай я не мог перенести спокойно. Конечно, командир имеет право летать на любом самолете своей эскадрильи, это понятно, но почему он выбрал именно мой?

И тут на аэродроме я встретил комиссара полка.

— Что сердитый такой? — подлил масла в огонь батальонный комиссар Н. П. Дакаленко.

А мне этого только и надо. Я, и высказал свое возмущение.

Он слушал меня, но на его лице все время блуждала улыбка. И чем больше я говорил, тем она становилась заметнее, и это меня еще сильнее взвинчивало. Наконец мое терпение лопнуло. Забыв о субординации, я с раздражением спросил:

— Почему это вы улыбаетесь? Что тут смешного? Это же серьезный вопрос.

Комиссар похлопал меня по плечу и неожиданно сказал, что он доволен поступком моего командира. Это было как снег на голову. Я опешил. А комиссар продолжал:

— Настоящий командир так и должен поступать — показывать личный пример в бою!

Помолчал и, подмигнув мне, снова заговорил с улыбкой:

— И то, что полетел он именно на вашей машине, тоже правильно. За последние дни ваш экипаж сделал больше всех боевых вылетов в полку, кому ж, как не вам, пришла пора отдохнуть. А почему я улыбаюсь? Да потому, что доволен. Доволен тем, что вы недовольны, что так расстроились, когда у вас забрали самолет. Это же прекрасно, что вы рветесь в бой. Если бы в полку все так ревностно относились к делу, то мне, комиссару, было бы немного меньше работы.

Все же комиссар полка Дакаленко пообещал поговорить с Оржеховским. И, наверное, такой разговор состоялся, ибо больше на мой самолет никто не посягал.

Идет январь 1942 года. Мы, как и прежде, выполняем самые различные задания высшего командования: бомбим железнодорожные станции, аэродромы, укрепленные районы, штабы противника. Зачастую прокладываем маршруты по картам к местам, хорошо знакомым большинству летчиков. Нет, не потому что мы вылетали туда для бомбометания и раньше, в первые дни войны, нет. До боли знакомые места. Родные! В мирное время мы поднимали с этих взлетных площадок свои самолеты. Орел, Брянск, Харьков, Курск, Витебск... Родные города! Но сейчас их аэродромы занял враг и совершает пиратские налеты на передний край наших войск, на крупные и мелкие населенные пункты. С железнодорожных станций этих городов на фронт отправляются эшелоны с живой силой и техникой фашистов. И мы бомбили их, бомбили нещадно.