Алексей Гастев - Леонардо да Винчи Страница 33

«Хотя допустим, что Земля или сама собою стоит, или на водах удерживается, не должно удаляться от благочестивого разума, так как все купно содержится силою создавшего. Итак, долженствуем сами себе говорить и другим, если спрашивают, на чем такая безмерная тяжесть удерживается: в руце, мол, божией. Это и для нас безопаснее, и слушателям полезнее».

То есть при обучении нужно показывать, что не каждому дается полное знание и слушатели получают настолько, насколько того достойны; так ученики разделяются между собою в аудиториях. Василий Великий следующим образом оканчивает физику тяжелого тела:

«Свойственное легкому противоположно тяжелому; поскольку человек есть смешение противоположного, то когда поднимается вверх, обременяется земным естеством, если же вниз стремится, насилие творит огненному естеству, низвлекая его против природы. И во всех других вещах, как в человеке, развлечение стихий по противоположности свойств составляет причину разрушения и падения».

После подобных уроков Леонардо как бы обременялся большею тяжестью и его ноги прочнее прикреплялись к земле: люди тогда были так впечатлительны, что, не имея другого лекарства, выздоравливали от уговоров. Отсюда можно заключить, насколько запоминались и действовали некоторые моральные суждения о жизни с ее перипетиями и о несчастии смерти. Сер Антонио однажды прочитал из Гонория24.

«Как если бы кто, путешествуя в темной галерее, внезапно глянул в окно и, смущенный, тотчас отошел, так и человек, родившись, скоро умирает».

К счастью для человеческого рода, находятся люди, которые в этом усматривают не повод к унынию или безделью и приготовлениям к смерти, но причину для торопливости: чтобы за краткое мгновение жизни ничего существенного не упустить.

34

У взрослого мужчины от плечевого сустава до локтя и от локтя до конца большого пальца, и от одной плечевой кости до другой две головы на такое большое расстояние, а у ребенка только одна, ибо природа сооружает просторный дом для интеллекта раньше, чем для жизненных духов.

Леонардо впоследствии указывал, что если зачатие происходит при взаимной любви и желании родителей, потомство бывает выдающегося ума, живости и духовности. Надо думать, Катерина из Анкиано, крестьянка, и Пьеро из соседнего Винчи, нотариус, любили друг друга, поскольку известно, какое получилось дитя, родившееся 15 апреля 1452 года в третьем часу ночи. При крещении мальчика, которое состоялось в присутствии деда Антонио, также нотариуса, бабки Лючии, родственников и еще других близких, родительницы, однако, не оказалось: она и Пьеро не были венчаны, и Катерина малое время спустя вышла замуж за некоего Аккатабрига, что значит Спорщик, арендовавшего в Анкиано кирпичный завод. Причина такого поворота событий в точности неизвестна, только Аккатабрига долго еще поносил проклятых нотариусов за их коварство и спесь. Надо заметить, что люди здесь неуживчивые и буйные и склонны к преувеличениям; если же они называются горцами, то и в этом есть преувеличение: воображение разыгрывается быстрее, нежели возрастает высота.

Вместе с жителями окрестных селений уроженцы Винчи бахвалятся, выводя название городка от итальянского vincere – побеждать, хотя если бы наиболее кичливые не были настолько невежественны, они бы увидели, что vinci есть инфинитив страдательного залога латинского vinco и означает «быть побеждаемым»: название дано городку флорентийцами после победы над Луккой в 1361 году, когда последняя уступила им эту местность. Со стороны Флоренции в то время действовал кондотьер Джованни Акуто, затем получивший от Республики привилегии и доходы в окрестностях Винчи. А кондотьер, иначе говоря, чистый разбойник Джованни Акуто – это не кто другой, как Джон Хоквуд, явившийся из Британии с четырьмя тысячами англичан для несения военной службы. Так вот, из-за своего фанфаронства родственники Катерины придумали, будто бы происходят от тех англичан или от их предводителя, отсюда и слух о ее благородстве. Впрочем, окажись земляки Катерины не настолько кичливыми, всевозможные мнения и догадки о происхождении Мастера все же впоследствии возникли бы, поскольку громадному дарованию – как и богатству и власти – люди склонны отыскивать оправдание законности хотя бы в благородстве происхождения.

Поначалу совершенно подобный сверстникам, мальчик, когда вышел из возраста, называемого древними неизреченным, стал отличаться от других, и его миловидное лицо отчасти подурнело от выразительности, причиной которой является рано развившаяся способность суждения; улыбка стала насмешливой, а взгляд пристальным и неприятным для собеседника, как если бы тот лукавил или приукрашивал или еще каким-нибудь образом лгал, и это раскрылось. Большую часть свободного времени – а его в деревне бывает достаточно – Леонардо проводил с дядей Франческо, семнадцатью годами старшим племянника. Хотя этого беззаботного человека сер Антонио называл своим неудавшимся произведением, Франческо умел изготовить из ветвей можжевельника крепкие, далеко стрелявшие луки, а из полых стволов тростника или болиголова вырезывал дуделки, хорошо известные деревенским; и ведь то и другое не оставалось пустым развлечением, но сыграло необходимую роль в образовании чудесного мальчика даже сравнительно с тем, что ему преподавали оба нотариуса – дед и отец. Обладая развитым слухом и достаточной практикой, Франческо правильно и точно устанавливал места, где резать отверстия, на которых играющий музыкант держит пальцы, поднимая их поочередно или, добиваясь согласного одновременного звучания, парами. Что касается охотничьих луков из можжевельника, Франческо умел определить дальность выстрела, прислушиваясь к дрожанию тетивы, и, когда затем проверял это шагами, если угадывал, торжествовал.

В последнюю неделю апреля и первую мая неразлучные родственники ходили далеко в луга собирать яйца чибисов. Ловко отыскивая спрятанные в траве гнезда, Франческо в своем увлечении разгибался лишь изредка, в то время как Леонардо, задравши голову, больше наблюдал за птицами, которые с криком носились над похитителями. Дядя однажды спросил племянника, не различает ли тот в их крике некоторые попятные ему слова и даже целиком предложения. Когда Леонардо стал прислушиваться, Франческо ему подсказал: не спрашивают ли, мол, птицы, кто они, зачем приходили и что им здесь нужно? «Да, именно это я слышу», – отвечал Леонардо. В следующее их путешествие Франческо спросил: «Не кажется ли тебе, что птицы кричат: пошли вон, негодяи!» Племянник ответил, что не только ему кажется, но что он отчетливо разбирает именно эти слова. И каждый раз они соревновались в изобретательности, придумывая значения птичьему крику и затем удивляясь, отчего и каким образом изменяется смысл, если звучание не изменяется.

Когда в деревне колют свиней, – а в городке Винчи обычаи вполне деревенские, – мальчишки, охотно интересуясь вещами отвратительными и ужасными, собираются близко, стараясь ничего не упустить, и отвечают беспрерывному визгу животного всевозможными издевательскими возгласами. В Тоскане убивают свиней зверским и безжалостным способом: животное опрокидывают спиной на широкую доску и крепко привязывают – уже тогда одного его крику достаточно, чтобы испугаться и убежать. После этого в сердце загоняют бурав, каким пользуются, просверливая винные бочки; поначалу его рукоятка покачивается, так как сердце продолжает сокращаться, но постепенно размах становится короче, и, когда маятник останавливается, это означает наступление смерти. Тут люди, теснящиеся вокруг, со свистом и улюлюканием набрасываются на мертвеца, чтобы его ободрать и разделать. Разрезав брюхо во всю длину, они отделяют легкие, погруженные в пузырчатый мешок, печень, и сердце, и кишки, обернутые слоистой материей жира. Со смехом и всевозможными дурацкими шутками, напиваясь вином и поедая сырую печень и другие части, считающиеся лакомством, эта шайка убийц и мучителей производит свою анатомию.

Приходский священник отец Виктор, любопытный, как уж, и проницательный, сказал бабке Лючии:

– Твой внук, если его определить к духовному званию, станет выдающимся проповедником, поскольку его язык превосходно подвешен. Кроме того, мальчику свойственно редкостное и изумительное сострадание, необходимое, чтобы управлять прихожанами и называться их пастырем. Тогда как другие дети, подобные безжалостным разбойникам, смеются, наблюдая варварское мучительство, учиняемое без необходимости, этот смотрит внимательно и серьезно, будто желая вызнать важную вещь, прежде ему неизвестную. Черты его лица искажаются от сильной душевной боли, словно бы инструмент, которым закалывают свинью по нашему обычаю, проникает в его сердце.

35

Разве ты не видишь, что среди человеческих красот красивейшее лицо останавливает проходящих, а не богатые уборы? И это я говорю тебе, который украшает свои фигуры золотом или другими богатыми узорами. Не видишь ли ты, что сияющие красоты юности уменьшаются в своем совершенстве от чрезмерных, слишком изысканных украшений, не видал ли ты, как горские женщины, закутанные в безыскусственные и бедные одежды, приобретают большую красоту, чем те, которые украшены?