Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг Страница 33

тому же играется очень быстро: в размере 6 / 8. Я просто не успеваю за всеми остальными музыкантами. Спустя шестнадцать тактов всем, включая меня самого, становится совершенно очевидно, что я и близко не Чарльз Мингус. Тут и говорить не о чем. Я уже даже не пытаюсь читать ноты. Если ‘А Train без проблем доехал до станции назначения, то с Мингусом у меня авария века: состав на полной скорости сходит с рельсов. Оркестр сдувается в какофонии замолкающих на разных нотах саксофонов, комических глиссандо тромбонов и трагичных, умирающих звуков других инструментов.

Дело дрянь, я, наверное, могу собирать вещи и уходить. Я слышу, как музыканты бормочут: «Парень не потянул» и «Найджел не хочет играть с такими людьми» – и кивок в мою сторону, чтобы я точно понял, о ком идет речь. Мне паршиво и очень стыдно. Я переворачиваю бесполезные страницы партитуры и посматриваю в окно. Энди медленно подходит ко мне.

«Это была сложная композиция».

Он улыбается, но я вижу лишь лицо палача.

«Извини». Я чувствую, что вот-вот заплачу, но тут Энди говорит, что ему понравилось, как я сыграл Woody’s Whistle, у меня хороший слух. По крайней мере, он ведет себя как дипломат, думаю я, но вот сейчас он меня уволит…

«Как ты думаешь, если возьмешь с собой ноты, то сможешь их выучить к следующей неделе?»

Я не верю своим ушам, хватаю кипу бесполезных иероглифов, бросаю ему: «Обязательно» и быстро сматываюсь, прежде чем он успеет передумать.

Не знаю, что увидел во мне Энди в тот день. Первое прослушивание прошло ужасно, но я твердо решил, что оправдаю доверие, и, с трудом разобравшись в нотах, получил место в оркестре.

Летние каникулы я проведу у родителей Меган, которые выделили мне комнату в их доме в городе Лидс. Меган нашла нам обоим работу на производстве замороженных овощей в Ханслете. Летом там работают одни студенты. Смена длится двенадцать часов, семь дней в неделю. Приходят в 8 утра и заступают на работу после рабочих ночной смены. Получают шестьдесят фунтов в неделю. Никогда раньше я не зарабатывал так много.

Меган – средний по возрасту ребенок в большой и преуспевающей католической семье. Ее отец работает директором средней школы. Он ворчливый и вспыльчивый глава семьи, состояние которого постоянно колеблется между отеческой теплотой и экстравагантными переменами плохого настроения. Если отец Меган удивляет нас кельтской непредсказуемостью, то ее красавица-мать спокойна, величественна и по-итальянски великолепна. Все члены семьи любят друг друга и постоянно это подтверждают тактильным контактом. Я нахожусь под впечатлением, а потом осознаю, почему Меган так хорошо умеет постоять за себя – потому что это просто необходимо в условиях, которые сложились в этой удивительной семье. У нее есть старшие брат и сестра, съехавшие из родительского дома, но они постоянно приезжают для участия в семейном ритуале в виде воскресного обеда. Кроме этого у Меган есть младшие брат и сестра школьного возраста. Мне кажется, что больше всего члены их семьи любят спорить. При этом это не просто пререкания между родителями, к которым я привык у себя дома, а блестящая игра умов, вызванная страстью к идеям, а также удивительная способность эти идеи выражать. Я не могу понять, в кого я влюблен – в семью Меган или в нее саму.

На фабрике есть утренний перерыв на чай, часовой перерыв на обед и еще один перерыв во второй половине дня, но большую часть двенадцатичасовой смены я сталкиваю с конвейера тонны стручковой фасоли, которая уходит в морозильный цех. Меган и все остальные девушки работают на первом этаже под нашим цехом. Они носят синие комбинезоны и белые шапочки. С Меган мы видимся только во время перерывов.

Шум на фабрике стоит страшный, и разговаривать там практически невозможно. Я наблюдаю лишь движение зеленой фасоли по конвейеру, и вскоре мне начинает казаться, что у меня галлюцинации: я представляю себе батальоны идущих в бой, марширующих насекомых. Я кажусь себе самой смертью, сметающей насекомых граблями. Это единственное развлечение, кроме, конечно, мыслей о сексе с Меган и уверенности, что после этого ада у меня хватит денег на бас Fender Precision, о котором я так мечтаю.

Я положил глаз на этот подержанный Fender в музыкальном магазине Barratt’s в Ньюкасле еще в начале весеннего семестра. Это искусный инструмент, сделанный в 1960-х, с потертостями на грифе между третьим и пятым ладами. Лак пошел трещинами и истерся, а краска во многих местах исчезла. Рядом с новыми инструментами в магазине этот бас кажется побитым жизнью сиротой, и именно это мне в нем нравится. Я совершенно не хочу новый, мне нужен инструмент с историей, которая читается в каждой вмятине и царапине. Я пытаюсь представить себе, сколько музыки на нем сыграли, как выглядели музыканты, державшие его в руках, и о чем они думали, играя на нем день за днем, выступление за выступлением на той или иной площадке. О чем мечтали все эти люди, насколько им удалось осуществить свои мечты? Почему они продали инструмент и при каких обстоятельствах? Никто в магазине этого не помнит, но я уверен, что смогу продолжить историю инструмента там, где она оборвалась, и придумаю новое славное будущее, на которое прошлое только намекало.

Я возвращаюсь в Ньюкасл за неделю до начала новой четверти. Меган остается в Лидсе в доме своих родителей. Добравшись до дома, я с ужасом вижу на кухне мать и Дебору.

Мы не виделись с Деборой почти год. Я понятия не имею, какой план у моей матери, и сомневаюсь в том, что у нее вообще есть какой-либо план. Мама организовала эту встречу, судя по всему, в качестве плохо продуманного, спонтанного романтического жеста, родившегося в ее воображении после просмотра старых кинофильмов. Тех самых фильмов, которые мы с ней вместе смотрели дождливыми выходными. Всего того, что подпитывало ее любовь к напыщенной сентиментальности и банальным хеппи-эндам. Она не в состоянии избавиться ни от своих, ни от моих эмоциональных привязанностей. Мама превращается в специалиста по решению любовных драм, врача по вопросам разбитых сердец, человека, способствующего и соединяющего. Несмотря на то что она желает всем добра, ее вмешательство не приведет ни к чему хорошему. Я начинаю думать, не стремится ли она бессознательно сблизить нас с Деборой, поставив меня на свое место, то есть в состояние, зависшее между любовью и долгом, практичностью и идеализированными отношениями. Мы никогда не обсуждали с мамой ее собственное состояние. К тому же ни один из нас не обладает вербальными способностями, у нас нет общего языка, способного выразить всю запутанность ситуации, у нас