Тим Скоренко - Легенды неизвестной Америки Страница 33

Это был безработный актёр по имени Ричард Бир, простой малый, подрабатывающий чёрт-те чем. Тридцать долларов в день были для него невозможной, запредельной суммой. За такие деньги он был готов удавиться. А деньги у меня были — я вывез из Германии достаточно драгоценностей, чтобы безбедно существовать всю оставшуюся жизнь. Плюс в некоторых европейских банках у меня были счета на предъявителя, их я забрал уже в пятидесятые.

Работа у Бира была простая: жить в доме, читать газеты и книги, заказывать еду, никогда, за исключением редких пасмурных дней, не появляться на улице. Мы заключили договор на полгода. Полгода взаперти за пять тысяч триста долларов, да ещё и с оплатой всех расходов? Конечно, он был согласен и даже счастлив. Когда Тэмбэл принёс направленный микрофон, я испугался. С тех пор Биру было запрещено даже бормотать что-то вслух, а по телефону велено было говорить с акцентом (как выглядит немецкий акцент, я ему показал, всё-таки он был каким-никаким актёром).

Я приходил в дом Бира, когда Тэмбэл отлучался или спал, а кому как не мне знать эти часы?.. Я целенаправленно оставил много своих отпечатков, а иногда «обновлял» дорожку в пыли на чердаке.

В декабре Бир выпил лишнего и решил прогуляться по округе. Это поставило под угрозу весь мой план. Я догнал его, когда Тэмбэл уже был в доме, и вернул обратно, пригрозив, что он не получит остальные деньги вообще (на тот момент был выплачен лишь аванс, около трети). Я бегом вернулся назад и нажал на гудок; Тэмбэл успел уйти за считаные секунды до возвращения Бира, которому я наказал идти не торопясь.

В январе Бир покинул дом и сыграл свою роль уже по моему указанию. Всё время, пока Тэмбэл был в доме, он сидел за кустами напротив и ждал, пока тот войдёт в гараж, а потом вернулся домой. Бир не знал, для чего всё это нужно. Он видел в этом источник заработка, причём очень непыльный, а шпионские игры его мало интересовали.

Вся история с баллоном тоже была подстроена. За пару дней до планируемой вылазки я подготовил баллон и разместил за ним, у стены, миниатюрное взрывное устройство. Провода я провёл по кухне и вывел на незаметную кнопку у кухонных дверей. Конечно, от обычного выстрела баллон бы не взорвался. А от нажатия на кнопку в верный момент — гарантированно.

Расчёт был верный. Я объяснил Биру его последнюю (конечно, он этого не знал) роль. Я рассказал, что в определённый день в его дверь позвонит или войдёт без звонка один человек; фотографию я ему показал. Бир должен был посмотреть в глазок (да, дверь у него была сплошная, без стекла), убедиться в том, что это Тэмбэл, а потом уйти через заднюю дверь. Но у задней двери ждал я. Под дулом пистолета я отконвоировал Бира в кухню и начал стрелять. Всё это время Тэмбэл стоял перед дверью и ждал, что ему откроют: это сыграло мне на руку. Когда агент появился с пистолетом наголо, я выстрелил в баллон, откуда пошёл газ. Тэмбэл, естественно, испугался, как всякий человек, видящий подобную взрывоопасную ситуацию. Я нажал на кнопку, и с задержкой в пару секунд грянул взрыв.

Зачем всё это нужно было? Чтобы уничтожить труп Бира и сделать его невозможным для опознания, особенно по отпечаткам пальцев. О том, что у агентуры нет моей зубной карты, я знал.

Единственное, о чём я жалею, так это о том, что сгорели письма Ирмы. О, это была самая страстная и сильная женщина в моей жизни. Не знаю, любил ли я её. Но я и сегодня вспоминаю её тело со сладострастным содроганием.

В 1982 году в США вышел сборник Стивена Кинга «Четыре сезона», в котором была повесть «Способный ученик». К тому времени я читал всего выходящего Кинга, мне нравился его сухой повествовательный стиль и мрачное, жестокое содержание произведений. В герое «Способного ученика» я пытался узнать себя — и не узнавал. Мы всегда были сильнее других, мы, рассеянные по всему миру бывшие офицеры Тысячелетнего рейха. Мы умели быть жестокими, непоколебимыми, скрытными, бесстрашными. Мне стыдно смотреть на мальчишек со свастиками на рукавах, которые ходят с бейсбольными битами, отлавливая чернокожих в неблагополучных районах крупных городов. Мне стыдно смотреть на бритоголовых дураков, позорящих имя фюрера даже простым поминанием в разговоре. Да начнись сейчас война, они бы обмочились со страху и спрятались в свои квартирки.

У нас, последних, нет достойной смены. Когда мы умрём, с нами умрёт рейх. Но пока мы живы — он существует. Поэтому в какой-то мере я имею право сказать, что мы всё-таки победили.

Мы победили.

Наследие мистера Джеймса

Джесси Джеймса убили незадолго до моего рождения, в 1882 году. Роберт Форд, двадцатилетний негодяй, мелкий подшиванец банды Джеймса-Янгера, застрелил его подло, в спину, когда тот сметал пыль с картины. В принципе, Джеймс был готов к смерти. Она столько раз миновала его, что он привык к её постоянной близости.

Форда убили в 1892 году, когда мне исполнилось девять лет. Его застрелил из ружья некто Эдвард Кейпхарт О'Келли. Он вошёл в салун города Крид, что в штате Колорадо, поднял свой ствол, сказал «привет, Боб» и нажал на спуск. О'Келли попал Форду в шею.

Эдварда О'Келли убили в 1904 году, тринадцатого января, в день моего совершеннолетия. И несмотря на то, что О'Келли в этой истории — никто, всего лишь человек, который убил человека, который убил Джесси Джеймса, именно О'Келли стал причиной того, что я вышел за рамки закона.

В моём детстве только и разговоров было что о Джесси Джеймсе. Мои сверстники равнялись на него, рассказывали о своих планах по становлению великими бандитами, проглатывали дешёвые книжонки с выдуманными приключениями Джесси. После убийства Джеймса его тело выставляли напоказ, сам Барнум хотел приобрести его, мумифицировать и сделать из великого преступника аттракцион. Но не вышло, родственники Джеймса всё-таки отвоевали труп и захоронили его по человеческим и божьим законам.

Смерть Форда я как-то пропустил. Конечно, о ней писали в газетах, но нужны ли газеты девятилетнему мальчишке? Нет, конечно.

Время шло, я становился старше. Работал сначала на лесопилке простым рабочим, потом под моим началом появилось несколько человек, а к двадцати одному году я уже достаточно разобрался в работе с лесом, чтобы организовать собственное дело. Нанял несколько человек на скопленные деньги, построил небольшую лесопилку, начал поставки древесины для различных нужд. Ничего особенного, в общем. Жили мы тогда в Пенсильвании, близ Джонсонбурга, довольно большого города, где было достаточно клиентуры для моей лесопилки.

Но спустя несколько дней после моего совершеннолетия (двадцать один год, если кто-то сомневается) я прочёл в газете о смерти некоего Эдварда О'Келли. Потом я узнал, кем он был и кем был тот, кого О'Келли некогда убил. И сразу вспомнил о детском преклонении перед Джесси Джеймсом. Именно тогда, зимой 1904 года, у меня возникло навязчивое желание ограбить поезд. Не банк, нет. Именно поезд. Собрать команду, остановить состав, с боем ворваться в инкассаторский вагон с золотом, забрать добычу, застрелить кого-нибудь для проформы. Всё это действо представлялось мне необыкновенно романтичным, красивым, настоящим.