Василий Балакин - Екатерина Медичи Страница 33

Екатерина отправила Генриха Анжуйского встречать сестру, и 14 июня он на границе двух королевств приветствовал ее и герцога Альбу, представлявшего Филиппа II. На следующий день они были уже в Байонне, и начался праздник, продолжавшийся до 2 июля. Екатерина, как всегда, не поскупилась на устроение зрелищ, развлекая своих вечно готовых взбунтоваться подданных и желая произвести впечатление на испанских гостей: пусть они увидят, что страна, терзаемая междоусобными распрями, отнюдь не обескровлена. Если первая цель была с успехом достигнута, то во втором она потерпела полное фиаско. Герцог Альба был податлив не больше, чем гранитная скала. За развлечениями и разговорами о династических браках (любимая тема Екатерины-свахи) он не забывал главного — искоренения ереси во Франции и прекращения вмешательства французских протестантов в дела мятежных Нидерландов. Обсуждения именно этих острых тем и хотела избежать Екатерина, но безуспешно. Не находило отклика и адресованное Филиппу II предложение: «Поженим сперва наших детей, а уж потом займемся вопросами религии». На это неизменно следовал ответ: «Сведите сперва счеты со своими еретиками, угрожающими вашему королевству, а уж потом займемся брачными делами». При таком подходе согласие было недостижимо.

Не способствовало достижению взаимопонимания и то, что герцог Альба излагал Екатерине требования своего государя в выражениях, больше похожих на ультиматум. Филипп II настаивал, чтобы королева в течение месяца изгнала из Франции всех кальвинистских проповедников — ни больше ни меньше. Далее, ей надлежало уволить всех королевских чиновников, заподозренных в ереси. Екатерина слушала, не проронив ни слова, и Альба продолжал рисовать мрачную картину бедствий, кои терпит Французское королевство — ярко украшенный фасад, представленный ему в Байонне, определенно не произвел на него впечатления. Тогда королева спросила его, не подскажет ли он, раз уж так хорошо знает печальное положение дел во Франции, каким образом искоренить зло. И герцог тоном строгого наставника просветил ее: прежде всего, следует отказаться от доброжелательной политики переговоров и уступок еретикам — тем самым она только укрепляет их в их заблуждениях, не обращая их в лояльных подданных короля, скорее наоборот. Дабы заставить собеседника поглубже заглотить наживку, Екатерина спросила его, не следует ли в таком случае прибегнуть к оружию. Не отвергая в принципе такую возможность, Альба сказал, что еще не пришло время для этого, но королю следует незамедлительно изгнать из страны всех, кто распространяет ересь.

Не желая доводить дело до открытого разрыва, Екатерина предпочла прекратить беседу. Она всегда была готова вести переговоры, но не имела ни малейшего желания получать указания от иностранного суверена, хотя бы и от своего зятя. Разочарование, вызванное провалом надежд, кои связывала она со встречей в Байонне, стократно усиливалось при виде той перемены, которую она замечала в Елизавете, своей дорогой дочери. Перед ней была настоящая королева Испании, готовая отстаивать интересы короля, своего обожаемого супруга. Напрасно Екатерина надеялась через нее воздействовать на зятя: для нее проблемы ее матери были делами правительницы иностранного государства. Не случайно Филипп II не побоялся отпустить супругу в стан противника.

Екатерина, столь сильно любившая дочь, испытала нестерпимую боль разочарования, но, не желая ронять достоинство королевы Франции, постаралась не выказывать одолевавшие ее огорчение и досаду. Напротив, как подобает настоящей государыне, она устроила ей по-королевски пышные и торжественные проводы. 2 июля при расставании и Карл IX, и его мать были в слезах, тогда как Елизавета казалась гораздо менее взволнованной. Тогда уже и Екатерина не удержалась от горького упрека: «До чего же ты стала испанкой, моя девочка!» Дочь повторила судьбу матери, которую флорентийцы с полным правом могли бы упрекнуть: «До чего же ты стала француженкой, урожденная Медичи!»

Неутешительные результаты переговоров в Байонне еще более осложнили и без того непростое положение Екатерины. Тогда как Филипп II считал ее сообщницей еретиков, поддерживавших мятеж Нидерландов против Испании, французские кальвинисты были убеждены в обратном. Их ненависть к королеве-матери доходила до того, что они, не желая замечать всех ее усилий по реализации политики терпимости и недопущению во Франции инквизиции, чего так настойчиво добивался Филипп II, распускали о ней самые грязные слухи. На своих проповедях они открыто говорили, что эта итальянка, настоящее исчадие ада, заключила в Байонне договор с испанским королем, обязавшись всячески искоренять гугенотов. В этой откровенной клевете ни на йоту не содержалось правды, однако протестанты были убеждены, что именно тогда в Байонне замышлялся план того, что войдет в историю под названием Варфоломеевской ночи. Сочинили даже описание секретной встречи с глазу на глаз Екатерины с герцогом Альбой (интересно, откуда стало известно это, если беседа проходила без свидетелей?), в ходе которой они договорились устранить гугенотских вождей. Альба будто бы передал королеве требование испанского монарха незамедлительно покончить с политикой терпимости в отношении еретиков. В ответ на это Екатерина возразила, что Франция не располагает достаточными средствами для обеспечения религиозного единомыслия. Тогда испанец недоуменно спросил: неужели во всей Франции не найдется одного хорошего кинжала? Продолжая всё сводить к финансовой проблеме, королева будто бы пояснила, что истребление всех протестантов тоже обойдется недешево. Однако Альба и не предлагал перерезать всех гугенотов. «И десять тысяч лягушек не стоят одного лосося», — ответил он загадочной фразой. Нетрудно было догадаться, что под лососем подразумевается вождь гугенотов и ему должен был предназначаться удар кинжалом. Если допустить, что уже тогда Екатерина решила физически устранить Колиньи, то спрашивается: почему так долго тянула с исполнением задуманного? Более того, как далее увидим, она еще не раз пыталась наладить отношения с ним.

Всё не так уж и плохо

Королевский тур вступил в завершающую стадию. Продолжив путь, двор сделал остановку в Не-раке, пользуясь гостеприимством гугенотки Жанны д’Альбре, жесткая политика которой в отношении католиков давно беспокоила Екатерину. Королева попыталась убедить ее в необходимости более терпимого отношения к исповедующим другую религию, но ее призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. Продвигаясь далее по Гаскони, королевский кортеж сталкивался приблизительно с такой же ситуацией, как и на юге: города оказывали ему то радушный, то сдержанный прием, враждебность католиков и гугенотов друг к другу проявлялась то более открыто, то завуалированно, и хорошо еще, что дело не доходило до кровавых эксцессов. Повсюду, где был возможен диалог, Екатерина проводила свою политику умиротворения и терпимости. Где-то она гарантировала свободное отправление кальвинистского культа, а где-то требовала вновь открыть католические храмы, закрытые гугенотами. Кое-где приходилось напоминать губернаторам о необходимости неукоснительного исполнения королевского эдикта.