Илья Вергасов - Крымские тетради Страница 33

Второй проводник умер у заставы отряда, а сам Алексеев потерял память и лежал в горячке.

Он метался, что-то выкрикивал, звал кого-то. Долго мучился, но жизнь не покидала его, хотя память не приходила. Скончался он внезапно, утром нашли его похолодевший труп.

С его смертью связь с кореизцами оборвалась. Никто не знал, где назначена встреча, кто должен прийти на нее и когда.

Положение становилось трагическим.

Никогда не забуду эту санитарную землянку. Она снится мне до сих пор, и я просыпаюсь в холодном поту.

Вокруг тлеющего костра молча сидят люди. Один парень качается с закрытыми глазами, будто богу молится, не замечает, что на ногах загорелись тряпки. Рядом лежит страшно исхудавший, с гноящимися ранами Михаил Абрамович Шаевич.

- Здравствуйте, товарищи!

Молчание. Никто не отвечает. Только через несколько секунд, узнав меня, Шаевич пытается улыбнуться.

- Как, Михаил Абрамович?

- Мише каюк, видал? - он показывает ногу. - Гангрена.

Сижу молчу, ну что скажешь? Какое найдешь слово утешения? Да и поможет ли оно?

Шаевич тянет меня за рукав:

- Алексеев помер, жалко. Он мне шептал, еще в тот раз, что встречался с Людмилой Пригон, моей врачихой: "Ах, если бы меня к ней!"

- Мы обязательно свяжемся с Людмилой Пригон.

- Ты помолчи, командир. Вот сядь рядом, дай руку и слушай.

И он начал тихо петь, я едва слышал его...

Пот выступил у него на лбу, руки начали холодеть. Стало тихо. Я закрыл ему глаза и вышел.

Невозможно было сдержать слезы, я чувствовал себя в чем-то виноватым. Но что я мог придумать, когда у самого от голода кружилась голова, когда, шагая по тропе, вдруг ощущал, что она уходит из-под ног и кроны сосен начинают плясать.

Правда, сам голод как-то меня не терзал, я уже не хотел есть, трудно было даже языком шевельнуть. Только вот слабость была непреодолимой.

Вот документ тех дней, подлинник его находится в партархиве Крымского обкома партии (фонд 151, опись 1, дело 17):

"Список умерших партизан по Ялтинскому отряду о 26.III.42 г.:

26.III. - При нападении на сан. землянку бывшей 3 группы убиты противником: Сергеев, Пташинский, Горемыкин, Казачек, м/с Николаева.

28.III. - Умер боец Годин, причина - болезнь, грипп.

2.IV. - Умер Афонин - болезнь сердца.

2.IV. - Убиты предателем - Смирнов, Вязников, Агеев.

5.IV. - Умер Качалов, причина - истощение.

7.IV. - Умер Долгов, причина - истощение.

10.IV. - Умер Гарбузов, причина - истощение.

12.IV. - Умерли тт. Болотин, Шостик, Боршинов... Зибарев. От голода.

13.IV. - Умер т. Гребенщиков. Голод.

14.IV. - Умер Гардаш. От голода.

18.IV. - Умер Зуев А. А. От голода.

21.IV. - Умерли Сокольский, Мухин. От голода.

24.IV. - Умер Расторгуев. От голода.

19.V. - Умер Шутенко. От голода.

21.V. - Умер Гришко. От голода.

21.V. - Умер И. П. Дорошенко. От голода.

20.V. - Умер Алексеев. От голода.

21.V. - Убит Пономаренко.

30.V. - Умер Орехов. От голода.

6.VI. - Умер Тимохин. От голода.

10.VI. - Умер Коренюк. От голода.

15.VI. - Умер Кравченко. От голода.

17.VI. - Умер Лобода. От голода.

22.VI. - Умер Загоса Д. В. От голода.

26.VI. - Умер Кузерин. От голода.

26.VI. - Умер Кондратенко В. А. От голода".

Это было бедствие. Казалось, все партизанское движение обречено на гибель. И все живое в лесу - на смерть.

Олени, косули, муфлоны исчезли, как сквозь землю провалились. Их, говорят, видели даже в далеком степном Тархункуте, куда война не добралась, а только отзывалась потухающим эхом.

На Верхнем Аппалахе убили зубробизона Мишку.

Это был старый-престарый самец с мощным торсом, могучей шеей, с гордо посаженной головой.

Мишка не боялся людей. В голодную зиму он приходил в партизанский лагерь, издавал какие-то трубные звуки. От выстрела вздрагивал, высоко поднимая голову, настороженно ждал: а что будет дальше?

Если выстрел повторялся или вообще начиналась стрельба, он бежал к шалашам, издавал тревожно-ревущий звук и нетерпеливо перебирал сильными и легкими ногами.

Мишка не любил боевую позицию, непременно отходил со вторым эшелоном, порой сам выбирая безопасную тропу. Он ни разу не ошибся.

Мишку любили, таскали ему сено, гладили.

И вот Мишку убили, убили, чтобы съесть! Выгнали его на поляну, отбежали от него, и он понял, что его ждет.

Взревел Мишка, низко опустил голову, гибко выгнул спину и бросился на людей. Спаслись только тем, что в один миг вскарабкались на деревья.

Стреляли по Мишке бронебойными пулями, стреляли упорно, но Мишку пули не брали. Окровавленный, с выпуклыми красными глазами, он бодал мощной головой дерево, на котором сидел партизан, стреляющий в него.

Мишка уже "глотнул" дюжину пуль и стал медленно оседать на задние ноги. Снова били по нему, били в упор.

Шкуру обдирали всем отрядом. Поделили мясо, стали варить.

Но мясо не разваривалось. Варили почти сутки, а потом ели нечто похожее на резиновые жгуты. Ели и молчали.

Сойки и те оставили партизанские стоянки - поживиться не было чем. Только порой низко над лагерем пластались черные грифы.

Апрель 1942 года! Двадцать седьмой апрель моей жизни, которая тогда казалась мне такой бесконечной.

Странное это чувство - чувство неожиданного старения.

Я был молод по годам, во всяком случае моложе всех командиров и комиссаров отрядов. Но почему-то никто этого не замечал, и более всех не замечал я сам.

Я в этом убедился позже, уже на Большой земле, когда лежал в госпитале.

Как-то на меня долго-долго смотрел партизан - командир группы, мой сосед по палате, фамилию которого я запамятовал. Он неожиданно сказал:

- Командир, ты же совсем пацан!

Ему было под сорок, но в лесу я возраста его не видел, как и он не видел моего. А сейчас, когда мы стали приходить в себя, все стало на свое место. Я сам смотрел на себя в зеркало и действительно видел нечто похожее на "пацана", и мне самому показалось странным, как это мне можно было доверить целое партизанское соединение!

...В Ялтинский отряд записалось сто тридцать семь человек, сто тридцать два вышли в горы.

Было сто тридцать два, а в живых остались трое. Только трое свидетелей трагических апрельских дней. Среди них водитель Ялтинского таксомоторного парка Петр Иванович Коваль. Он из тех, кто не терял мужества в десяти шагах от врага и кто заживо гнил в смрадных санитарных землянках.

Ему под шестьдесят, его окружают молодые и шумные водители курортных таксомоторов, среди которых есть так называемые проходные ребята. Их житейская забота: машину иметь получше, рейс повыгоднее, руки не замарать, ногой лишний раз не двинуть. Они смотрят на Петра Ивановича - кандидата в "пенсионники" - как на анахронизм, как на чудака, человека от пройденного мира. И нет им дела до "дяди Пети", до того, что бьется под рабочей курткой молчаливого человека с обрубленной ладонью, коммуниста, которому стаж партийный вернули только пять лет тому назад, - до того самого Петра Ивановича Коваля, который снял с группой партизан цепь карателей в составе ста солдат и офицеров и вогнал их навечно в землю. Нет им дела до Петра Коваля, прошедшего после партизанства Освенцим и Майданек. А если и есть, то только для своей выгоды, чтобы дать пожилому шоферу самую дряхлую машину, действуя по правилу: мол, старый конь борозды не испортит.