Абрам Лурье - Гарибальди Страница 33

Однако Росселли настаивал на своем. Нахлобучив в гневе шапку на лоб, Гарибальди вышел во двор и всю ночь провел под открытым небом. Ночью он послал Дандоло с сорока людьми на разведку. Разведчики подтвердили, что Веллетри оставлен неаполитанцами. Можно себе представить тяжелую обиду и возмущение Гарибальди!

Ночь с 19 на 20 мая Гарибальди провел без сна. Он не пил и не ел ничего, здоровье его заметно ухудшилось: в последнем бою он был ранен и сильно помят вражеской лошадью. Но не физические, а нравственные страдания были для него тяжелее всего…

На рассвете он получил от Росселли неожиданный приказ: послать часть солдат для преследования бегущих. Гарибальди тотчас написал генералу письмо, прося разрешения не останавливаться, пока его войска не проникнут на неаполитанскую территорию, население которой безусловно восстанет. Это предложение привело Росселли в ужас. Он немедленно снесся с военным министром Римской республики, указывая, что «затея Гарибальди связана с множеством трудностей». В ответ на это Рим отозвал, наконец, с фронта Росселли и большую часть его войск. Гарибальди с остатками армии получил разрешение наступать. Он занял Вальмонтоне, Фрозиноне, затем долину Лирас (по пути в Неаполь). Всюду население встречало его восторженно.

«В Рокка д'Арче к нам явились различные депутации из окрестных местностей, приветствуя нас как освободителей, требуя нашего вступления в королевство и уверяя, что весь народ нам симпатизирует и нас поддержит. В жизни народов, как и в жизни отдельных людей, бывают решительные моменты. Таков был и данный момент — решительный и торжественный… Мы находились в сердце бурбонского государства, на склонах Абруццских гор, население которых было расположено в нашу пользу… К этому надо добавить деморализацию разбитого вражеского войска, пыл наших юных воинов-победителей, настроение Сицилии, далеко еще не укрощенной. Все это предвещало успех». На площади д'Арче Гарибальди произнес речь.

— Здесь решаются судьбы Италии, — заявил он. — Победа, одержанная под Капуей, отдаст в наши руки Италию.

Замечательное предсказание! Оно свидетельствовало о большом военном таланте и проницательности Гарибальди. Позже, уже в шестидесятых годах, своей победой под Волтурно он доказал, что план его вполне осуществим. Только взятие первоклассных крепостей Капуи и Гаеты позволило блестяще завершить освобождение всей Италии.

Но смелые планы Гарибальди не улыбались римским триумвирам. Они знали, что Анкона уже занята австрийскими войсками Вимпфена, что корпус Лихтенштейна уже приближается к Перуджии. Они решили «быть осторожными», и 27 мая Гарибальди был отозван в Рим.

В эти критические, дни ярче всего выявились расхождения между Мадзини и Гарибальди. Мадзини значительно хуже разбирался в военно-стратегической обстановке, чем Гарибальди, и не умел оценить по достоинству его смелых планов. Даже сейчас, когда французские войска подступили к Риму, еще можно было спасти положение, если начать подлинную «отечественную войну» и сохранить живую силу республиканской армии, в случае надобности даже пожертвовав временно Римом. «Если бы Мадзини, слово которого было абсолютно решающим в триумвирате, — жалуется Гарибальди в «Мемуарах», — понял, наконец, что и я тоже кое-что смыслю в военном деле… и позволил мне вторгнуться в Неаполитанское королевство, где население готово было встретить нас с распростертыми объятиями, — как бы все изменилось! Вместо этого он отзывает войска со всех концов республики — от бурбонской границы до Болоньи — и концентрирует их в Риме, преподнося их в виде лакомого куска французскому тирану. Мадзини не понимает, что Наполеон вместо 40000 человек готов послать, если понадобится, 100000, чтобы истребить наше войско одним ударом. Тот, кто знает Рим и его извилистую линию стен, тянущуюся на 18 миль, прекрасно понимает, что нельзя было защитить его с небольшой армией против огромного и прекрасно оснащенного технически неприятельского войска, каким были французы в 1849 году». Поэтому Гарибальди предлагал оставить для обороны только часть армии, удалиться с большей ее частью в глубь страны, где есть много неприступных позиций, и призвать к оружию все население страны. Вместе с тем принять решительные меры против духовенства, которому до сих пор была предоставлена полная возможность шпионить и интриговать против республики. Энгельс писал об этом моменте: «Поражение при Новаре причинило лишь стратегический ущерб… Этот ущерб совсем не имел бы значения, если бы вслед за проигранным сражением началась подлинная революционная война, если бы уцелевшая часть итальянской армии провозгласила себя ядром всеобщего национального восстания, если бы обычная стратегическая война армий превратилась в народную войну, подобную той, которую вели французы в 1793 году»[33].

Всего этого Мадзини не хотел и не мог сделать, так как боялся вовлечь в борьбу широкие массы. Упорно выдвигая свою формулу «бог и народ», он боялся ссориться с духовенством. Наконец, что важнее всего, Мадзини пренебрежительно относился к крестьянству, недооценивал его, как одну из движущих сил революции; в противоположность этому вопрос об отношении крестьянства к освободительному движению всегда сильно заботил и волновал Гарибальди, и он подчас находил (как мы увидим впоследствии) способ вовлечь крестьян в движение. «Триумвирам Римской республики 1848 года, — писал Маркс, — предоставившим крестьянам Кампаньи пребывать в более безнадежном порабощении, нежели рабство их предков эпохи Римской империи, было легко разглагольствовать насчет низкого духовного уровня сельского населения»[34].

Подходя к Риму 1 июня, Гарибальди сделал последнюю попытку спасти положение и просил правительство дать ему неограниченные военные полномочия. Когда был получен уклончивый ответ, терпение Гарибальди истощилось; он послал Мадзини следующее письмо:

«Командование 1-й дивизии. Римская республика.

Мадзини! Вы спрашиваете меня, чего я хочу, и я отвечаю: для блага республики я могу быть полезным только в двух ролях — или неограниченного диктатора или просто солдата. Выбирайте.

Ваш Дж. Гарибальди»

Разумеется, Гарибальди говорил только о военной диктатуре. Мадзини, однако, и на этот раз его не послушался.

Измученные войска Гарибальди получили приказ готовиться к походу против австрийцев. Они надеялись хоть несколько дней отдохнуть в столице. Увы, почти всех их ждал отдых… в могиле! Вероломный французский генерал Удино неожиданно, раньше срока, напал на Рим и занял парк Памфили и виллу Корсини — «Казино Четырех Ветров». В ответ на упреки хитрый Удино хладнокровно объяснил, что он «только обещал не нападать на город, но отнюдь не на прилегающую к нему территорию». Сорокатысячная армия, шесть батарей, осадные орудия, большой отряд опытных инженеров и саперов, получивших специальную подготовку для осады и взятия Рима, — таковы были в тот момент силы интервентов.