Полковник Магомед Джафаров - Коллектив авторов Страница 33

Во-вторых, я знал, что если мои части займут Шуру, то город будет разграблен до основания. У меня не было никаких средств предотвратить это разграбление. Вот два серьёзных момента, которые мне не позволили двинуться дальше. Говорят, что весь город ждал нашего прибытия. Нам передавали, что разъярённый неудачей, Махач, проезжая мимо дагестанской интеллигенции, наблюдавшей из города за ходом боя, крикнул им: «Чего смотрите? Если бы наши были в такой момент там на фронте, они бы не смотрели так, а действовали».

Отступив на старую позицию, мы простояли там спокойно дня 3-4. На третий день снова началось наступление большевиков. Как и раньше, выступление началось усиленно канонадой.

Теперь, однако, моё положение было намного лучше. За эти дни я хорошо изучил местность. Все уязвимые места были мной заняты, и я спокойно мог оставаться в центре и не допустить катастрофы, которая чуть было не разразилась в прошлый раз. В общем, на этот раз я чувствовал себя гораздо уверенней и спокойней.

Наступление большевиков шло тем же порядком, что и в прошлый раз, с той лишь разницей, что теперь появилась и их кавалерия. Отряд кавалерии сразу отправился в обход нашего левого фланга через ишкартинские поля, граничащие с чиркеевскими.

Я предвидел это движение, у меня там стояла кавалерийская застава. Но, к удивлению моему, я увидел, что моя застава начала отступать в аул, как только неприятельская кавалерия появилась. Я тотчас же бросился туда, но застал своих прямо в селении. Мне удалось их вернуть и взять с них слово, что они сейчас же перейдут в атаку. Но едва я от них отъехал, как они удрали и по такой ещё дороге, что я никогда бы не поверил, что там могла пройти лошадь. Неприятельской кавалерии, таким образом, удалось обойти меня. Чтобы не попасть в положение окружённого, которого не выносят наши горцы, мне пришлось спешно оттянуть фронт назад, затем мы ушли к Верхнему Каранаю. Неприятель нас не преследовал. Мы расположились на высотах перед Верхним Каранаем и простояли там сутки.

Приведя свои части в порядок, я отступил на Гимринский перевал. Ни в этот день, ни после мы противника больше не видели.

Отодвинувшись на Гимринский перевал, я, собственно, выполнил поставленную мне задачу. Продвижение дальше Гимринского перевала совсем не входило в тот план действий, который у меня был установлен с Кайтмасом Алихановым. Я продвинулся к Ишкартам на свой страх и риск и только потому, что по имевшимся у меня сведениям большевиков было мало, и их можно взять голыми руками. Оказалось, однако, что не так все просто. Но и они нам ничего сделать не могли. Замечу тут, что со мной было всего 4 офицера, заведовал артиллерией Ваторский, два русских офицера были на пулемётах, и с кавалерией был Магомед Сулейман Гирей. Слух о том, что со мной был офицерский состав, неверен.

На Араканском фронте

Расположились мы на Гимринском перевале очень хорошо, могли спокойно стоять здесь очень долго, совершенно не опасаясь противника. Я отправил Магомед-Хана Эльдарова и Качалова на Араканский фронт сообщить, что наша задача нами выполнена, а самое главное – узнать и посмотреть, что там делается.

Вернувшись, они рассказали, что на Араканском фронте очень неблагополучно. По их словам, положение там рисовалось следующим образом.

Алиханов прибыл со своим отрядом в 600 чел. с орудиями и пулемётами, застал на фронте Арацханова с Гунибским отрядом человек в 500. Арацханов уже занял фронт с турками и был назначен Узун Хаджи командующим этим фронтом. В это время он надел генеральские погоны и таким образом сам себя произвёл в генералы. Он считал, что он как кавалер офицерского Георгиевского ордена через три года имел право на чин генерала.

Алиханову это не понравилось. Он, генерал 4-х Георгиев, не считал для себя возможным подчиняться Хаджи Мураду Арацханову. Кроме того, Арацханов подчинялся и туркам, и Нажмуддину. И то, и другое было для Кайтмаса неприемлемо. Поэтому, подойдя к Араканам, он расположился на высотах и бездействовал. С фронтом у него не было совершенно никаких отношений. Если два командующих сталкивались, то только для ссоры и ещё большего взаимного ожесточения.

Отряд Арацханова тоже был слабым и малобоеспособным. Самой лучшей и боевой частью у него были согратлинцы.

Никаких серьёзных боевых операций за всё это время на Араканском фронте не было. Большевики ограничивались неглубокой разведкой. Арацханов тоже к активным операциям не переходил.

На Дженгутаевском фронте

Ни Эльдарову, ни Качалову не удалось узнать, что делается на Дженгутаевском фронте, собственно, на самом главном боевом участке. Араканский фронт был настолько оторван и изолирован, что не имел представления о том, кто стоит на его левом фланге, так как по положению он сам являлся центром.

У нас было не совсем ясное представление, что на этом участке стоят турки. Но это было только предположение.

Через некоторое время после возвращения Качалова и Эльдарова из Араканов я получил от командующего фронтом Арацханова письмо, которое несколько прояснило положение. Он писал, что считает меня своим боковым отрядом, что моя задача – не пускать противника через перевал Гимринский для предупреждения опасности обхода главных сил. Брать Шуру не входило в план моих действий, даже если бы для этого представилась возможность. Он также не собирался брать Шуру своими силами. Мы должны от этого воздержаться из-за опасения, что город подвергнется разграблению со стороны наших недисциплинированных отрядов. По общему плану город займут турки, так как у них регулярные части, которые смогут сохранить порядок.

Это письмо меня в значительной степени успокоило. Я боялся, что распря на Араканском фронте может сорвать фронт. Теперь присутствие турок обеспечивало порядок и правильное развитие военных операций.

Зайнуддин Доногуев

Всё это позже оказалось неправдой, но так хочется верить в то, что желаешь иметь.

Внутренняя борьба в аварском отряде

Спокойствие моё было, однако, вскоре нарушено самым неожиданным образом. Внезапно я получил, кажется от Алиханова (Эльдаров должен это лучше помнить), письмо, в котором мне предлагалось расстрелять Гамзата, Качалова и Магомед-Хана Эльдарова. Объяснения при этом не было, так что я совершенно не мог представить себе, за какую вину они должны были подвергнуться такому суровому наказанию.

Самое главное, однако, это то, что писавший не принял во внимание моих личных отношений к Гамзату. Я долго служил с ним, знал его прекрасно, любил и узнал его вполне искренне.

Я и не подумал приводить приговор в