Георгий Кнабе - Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги ) Страница 33

Смысл ее можно обнаружить, обратившись к эпиграфике Плиния Младшего и к произведениям этого писателя. В главной его надписи, самой большой и красиво оформленной,[118] не упоминается ни один из Флавиев, хотя при них протекала добрая половина его магистратской деятельности и хотя он был жрецом культа Тита. Его «Письма» свидетельствуют о том, что это не было случайностью: во всей этой объемистой книге Веспасиан упомянут четыре раза, Тит — два (при этом первый лишь дважды назван «божественным», второй — ни разу), и все упоминания о них очень сухи. Эти внешние детали выражали определенное отношение к режиму Траяна. В «Панегирике» этому императору, составленном тем же Плинием, имена первых Флавиев почти не встречаются. Домициан тоже называется по имени относительно редко (хотя подразумевается постоянно), и это очевидным образом связано с главной задачей речи: противопоставить старый принципат в целом новой римской государственности, воплощенной в Траяне.

Обоснование особого, высшего характера Траянова правления через контраст его с предшествующим режимом носило официозный характер — оно нашло себе отражение и в обращенных к императору (подобно тому как обращен был к нему «Панегирик» Плиния) речах Диона Хрисостома. При такой установке осуждения одного Домициана было недостаточно — Нерва и Траян оказывались бы в подобном случае лишь очередными хорошими государями, сменившими очередного плохого. Все дело было в том, что согласно внедрявшейся схеме Нерон и Флавии составляли единую эпоху, единый принципат — плохой и ушедший в прошлое, а Траян открывал новую эру и должен был восприниматься как воплощение нового, в основе своей иного строя, человечного и идеального, поддерживаемого всеми порядочными людьми. Соответственно связь свою с Флавиями «отрицали» те, кто готов был видеть в становящемся режиме Антонинов идеал res publica Romana. Тацит не только заявил во всеуслышание, что не хочет этого делать, но не отрекся даже от связи с официально осужденным и официально не упоминаемым Домицианом.

Это было прямым нарушением общепринятого тона и почти грубостью по отношению к Траяну, который любил противопоставлять себя последнему Флавию и еще больше любил слушать, как это делают другие. Заявление Тацита ни в коей мере не означало, однако, и реабилитации, исторической или нравственной, пережитой эпохи и флавианского режима, которые он тут же назвал «временем диким и неистовым», а несколькими годами раньше — «порой рабства и нескончаемых гонений».[119] Позиция, заключенная в анализируемой фразе, означала не восхваление одного режима или осуждение другого, а понимание относительности и флавианской, и антониновской государственности, относительности основных политических направлений переживаемого Тацитом времени, означало готовность понимать историю, «не поддаваясь любви и не зная ненависти». Слова эти идут у Тацита непосредственно вслед за словами «не стану отрицать».

3. Тацит и флавианская историография. Эта позиция лишь подтверждала все то, к чему Тацит пришел в итоге своей прошлой деятельности. «История» знаменовала дальнейшее ее развитие и углубление. Упоминание в первой главе об историках, искажающих правду из желания польстить одним властителям или из ненависти к другим, открывает целую серию отзывов Тацита об официальной флавианской историографии.[120] Как правило, отзывы эти носят критический, разоблачительный характер: «Писатели, которые рассказывали историю этой войны во время правления Флавиев, из лести объясняли измену Цецины и других их заботами о мире и любовью к родине. Нам же кажется, что людьми этими — не говоря уж об их непостоянстве и готовности, раз изменив Гальбе, изменять кому угодно — двигали соперничество и зависть» (II, 101, 1). Такими прямыми отзывами отношение Тацита к своим предшественникам не исчерпывается. Не менее, если не более, важны оценки скрытые, содержащиеся в самом освещении событий, полемичном по отношению к их флавианской версии.

История прихода Веспасиана к власти рассказана у Тацита и у Иосифа Флавия в «Иудейской войне». Рассказ обоих авторов следует общей схеме и подчас совпадает текстуально — достаточно сравнить, например, IV, 501 след. у Иосифа с II, 4, 2 у Тацита или соответственно IV, 597 и II, 5, 1. Изменения, внесенные каждым историком в общий материал, должны в этих условиях отражать сознательную установку автора. Личные связи Иосифа с Веспасианом и тот факт, что это свое сочинение он преподнес императору, благосклонно его принявшему, заставляют рассматривать версию событий, в нем изложенную, как соответствовавшую пропагандистским установкам новых властителей. Характер изложения и его тон подтверждают такое предположение. В изображении Иосифа Веспасиан весной и летом 69 г. вынужден был вступить в борьбу за власть, потому что страдал от отчаянного положения государства, от наглой тирании Вителлия (IV, 589 след.) и потому что его побуждали к тому солдаты (IV, 604). Такое освещение исключало всякую мысль о заранее составленном заговоре и делало главным в поведении Веспасиана солидарность с армией, потрясенной развалом, царящим в государстве, защиту res publica (IV, 591) и восстановление законных порядков (IV, 585 след.). Тацит, сохраняя общую последовательность и некоторые детали рассказа, вводит в него решающее изменение: Муциан и Веспасиан заключили союз и тем самым начали готовить свое выступление сразу после смерти Нерона (II, 5), т. е. летом 68 г., когда Гальба был законным и общепризнанным императором, никакой гражданской войны не было и государству ничто не угрожало.

Введенная Тацитом деталь имела принципиальное значение и придавала особый смысл целому ряду расхождений его рассказа с официальной версией событий — расхождений, на первый взгляд частных и незначительных. Так, у Иосифа сказано, что зачинщики мятежа рассчитывали на три легиона (IV, 598), у Тацита — на семь (II, 6, 2). За этим расхождением в цифрах стояло желание Иосифа доказать, что гражданскую войну начали солдаты Веспасиана в Иудее, где действительно находились три легиона, и желание Тацита подчеркнуть, что заговорщики рассчитывали на три легиона в Иудее и на четыре легиона в Сирии, т. е. с самого начала знали о союзе Веспасиана и наместника Сирии Муциана с целью захвата власти. Иосиф изображает оборону Капитолия в декабре 69 г. от германцев Вителлия как тщательно спланированный политический и военный акт, в осуществлении которого героическую роль сыграл Домициан (IV, 599, 645–649); Тацит, описывая эту оборону, показывает, как случайно она началась, говорит о трусости Домициана и — что должно было быть особенно чувствительным ударом по созданной историками флавианской легенде — снимает с Вителлия обвинение в разграблении храма (III, 71, 1). Восстание Цивилиса Иосиф изображает как результат злобного легкомыслия германцев, а подавление его — как результат военных талантов Домициана (VII, 75 след.); Тацит в IV книге «Истории» говорит о притеснениях, которые терпят жители германских провинций от римлян, как о главной причине восстания и весьма иронически изображает появление Домициана на театре военных действий.