Николай Черкашин - Авантюры открытого моря Страница 33

— Спасибо за совет. Но корабль я должен принять сегодня. И прошу вернуть мне мое оружие, — сыграл Грессер ва-банк. Митрохин усмехнулся:

— Ну уж нет. Так идите. Вам же лучше будет. На пикет напоретесь — и бумажка не поможет. А наганчик я вам на лодке возверну.

Отобранное оружие кавторанг тоже записал на счет поруганной офицерской чести. Ну что ж, сегодня он расплатится за все сполна. «День славы настает…

Из дневника мичмана Демидова. Борт «Авроры»

«Едва я покинул свое кресло, как дверь в салон распахнулась и Белышев с мичманом Соколовым быстро прошли в каюту командира.

Я опоздал! Промедлил всего лишь несколько мгновений… Не знаю, чего они мне стоили — судьбы или жизни… Захотелось вдруг горько разрыдаться в плечо Надин, как это сделала она, там, на подоконнике… Я рухнул в кресло, и Красильников, мой несостоявшийся старший офицер, положил мне на колени Джека Лондона, отметив ногтем строчку.

Белышев с Соколовым вышли из каюты командира, и все как один впились в их лица взглядами:

ч т о?!

Мне показалось, что комиссар повеселел. Он подошел к часовому, шепнул ему что-то, усмехнулся, и оба удалились из салона. Через минуту и Эриксон весьма решительно перешагнул комингс своей каюты. «Жребий брошен!» Он был в фуражке, длинном бушлате, с биноклем на груди.

— Господа офицеры, прошу вас наверх, по своим местам. Сейчас будем сниматься и пойдем к Николаевскому мосту.

— Куда, куда? — удивленно протянул Красильников. Но ему никто не ответил.

Я прошел в каюту, надел пальто и взбежал на ют, куда был расписан по снятию со швартовых. Порывистый ветер с юга чуть не сорвал фуражку. Было сыро, темно и беззвездно. Но дождь уже не моросил.

С кормовой рубки наружный плафон едва освещал ют тусклым электричеством. Я споткнулся о кормовые концы, разбросанные по палубе. Ютовые тихо зубоскалили у лееров правого борта. Я отозвал унтер-офицера и велел навести порядок.

— Черт-те что на палубе. Сами же ноги поломаете!

Унтер зыкнул ютовых.

— Эй, вуенные! Концы в бухты прибрать!

Матросы нехотя принялись за дело.

Палуба мягко сотряслась и мерно задрожала — пустили машины, которые работали то вперед, то назад, размывая винтами отмель, наросшую за год стоянки.

— Отдать кормовой! — крикнули с мостика. Я громко репетовал, думая о том, что опоздай Белышев на полминуты — и эту команду подавал бы я, и кто-то другой смотрел бы, как уползает с берега стальной трос, как плавно отходит от стенки корма, волоча по воде свет, ниспадавший из иллюминаторов. «Аврора» шла по Неве самым малым… Осенняя темень поглотила Васильевский остров — ни огонька, ни искры из трубы. Лишь на Английской набережной горел тусклый оконный квадратик. Я всмотрелся, и сердце взыграло: то был дом Верха и свет был зажжен на этаже, где жили Грессеры. Трудно было сказать, в какой комнате, но мне хотелось думать, что это не спит Надин, что она у окна и видит, как приближается к ее дому красавец-крейсер. Она, конечно, думает обо мне, о том, что случилось вчера. Как? Уже вчера? Да, сейчас далеко за полночь и на дворе 25 октября семнадцатого года.

А все-таки это просто распрекрасно, что мы идем к Николаевскому мосту! Об этом и не мечталось, чтобы так попрощаться, почти как в рыцарском романе — примчать под окна дамы на коне в боевых доспехах…

— Господин мичман, куда мы идем? — осторожно интересуется долговязый матрос.

— К Николаевскому мосту.

— А что мы там будем делать?

— Не знаю, — стараюсь отвечать, как можно дружелюбнее. — Подойдем, получим приказание — станет ясно..

— Скорей бы на якорь да в кубрик погреться. Спина задубела… Глянь, Васюта, окно горит. Не одни мы не спим.

— И то веселее…

Мне неприятно, что они положили глаз на мой огонек. Я не хочу, чтобы кто-нибудь отпустил сальную шутку насчет неспящих в ночи, и быстро перевожу разговор:

— Какая жуткая тишина…

Крейсер застопорил машины и теперь идет по инерции, бесшумно, будто скользит по намасленному стеклу. Ничто не взбулькнет, не всплеснет…

Вдруг ржаво загрохотала цепь, и вода гулко ухнула под тяжестью станового якоря. Крейсер вздрогнул и замер, уставив форштевень в гранитный бык Николаевского моста.

— Вот и приплыли! — облегченно вздохнул унтер-офицер. Все разом о чем-то заговорили, радуясь скорому отдыху.

Из темноты возникла фигура Эриксона, он шел с мостика к себе в каюту.

— Идите отдыхать, — кивнул он мне устало. Я приказал унтер-офицеру отпустить матросов в кубрик, а сам отправился в свою каюту, где и написал эти строки.

Сейчас лягу и усну так, как говорила бабушка: будто мертвый рукой обвел.

Спишь ли ты, милая Надин?»

Подводная лодка «Аргонот», та самая, которую угнал Беллони и которая станет «Святым Георгием». Специя. 1914 год

Мичман Иван Ризнич (рисунок по фотографии). 1898 год

 Корабельная печать «Святого Георгия»

Лейтенант Ризнич у рубки сверхмалой подводной лодки № 3. Он командовал дивизионом таких кораблей. 1916 год

Подпоручик по адмиралтейству Михаил Мычелкин. 1916 год

Ольга Косолапова, дочь подводника Мычелкина. Владивосток 60-е годы XX века

Освящение подводной лодки «Святой Георгий» в Специи. 1917 год

Сверхмалая подводная лодка № 2. Дунай. 1915 год

Ксения Петровна Темп — муза полярных капитанов. Архангельск. 1990 год

Матросы «Святого Георгия» вместе с итальянскими моряками. — Снялись на память перед опасным походом. Специя. 1917 год

Судьба корабля… Корпус «Святого Георгия» на берегу Северной Двины.1920 год

Лейтенант Иван Ризнич. 1904 год…

Сын командира «Святого Георгия» художник Иван Иванович Ризнич. Ленинград. 70-е годы XX века

Потомки Ивана Ивана Ризнича. Первый ряд — внуки: Иван Иванович (геолог) и Дмитрий Иванович (техник), справа. Правнук Иван и правнучка Ольга. Ленинград. 70-е годы XX века

Контр-адмирал Владимир Пилкин, герой Порт-Артура и Белого флота

Посыльное судно «Китобой», бывший тральщик и зверобой

Старший лейтенант Оскар Ферсман, командир легендарного «Китобоя» в эмиграции

«Китобой» в копенгагенском порту. 1920 год