Анатолий Черняев - Совместный исход. 1973 Страница 33

Идеология все более явно становилась жертвой безвыходного экономического застоя. В качестве квази-религии внутри она была мертва. Никто не верил в ее догмы, сверху донизу.

Официальная идеология (как теория) впервые натолкнулась на внутреннюю оппозицию, которую нельзя было уже задавить по-сталински. Появился Сахаров и диссидентское движение, которое критиковало и осуждало советскую власть, апеллируя к ее собственным законам и программными установками.

Государственный de facto антисемитизм выплеснулся наружу вместе с «еврейским вопросом», подрывая в корне интернационалистскую целостность советской идеологии. Евреи, которые были самым активным этническим слоем в Революции и становлении советского государства, воспользовавшись укреплением Израиля, как международной величины, потребовали свободы выезда. И побежали бывшие большевики, их дети и внуки из своей, оскорбившей их и неблагодарной Родины.

Утратила свою роль советская социалистическая идеология и как всемирный (экспансионистский по сути) фактор. Знаменитая формула Энрико Берлингуэра - «импульс Октябрьской революции иссяк» - точно отражала ситуацию. Коммунистические партии, имевшие какую-то социальную базу у себя в стране, начали вырываться из под патернолистской крыши КПСС на путях «еврокоммунизма». Малые, ничтожные у себя партии, целиком материально зависимые от нас, тоже отторгали советский образец для своих стран. СССР перестал быть символом надежды и вдохновения, источником энтузиазма. Но без СССР и против СССР компартии были обречены. И поневоле сохраняли верность пролетарскому интернационализму.

Международное коммунистическое движение, таким образом, тоже продолжало существовать лишь по инерции. Оно не хотело, да и было уже не способно выполнять даже роль пропагандистского рупора и защитника своей революционной когда-то «праматери». Лихорадочные усилия Пономаревского ведомства ЦК сохранить хотя бы формальную оболочку МКД обнаруживало все большую беспомощность.

Положение СССР как одной из двух сверхдержав вошло в явное противоречие с его претензией быть центром мирового социализма. Брежнев, окончательно утвердившись в качестве неоспоримого лидера и не будучи по натуре человеком злобным, агрессивным, сознавал свою ответственность за недопущение ядерной войны. Для него «мирное сосуществование» стало реаль-политик. Соответственно он и действовал, предпочтя разрядку на главном фронте холодной войны — в Европе и при тушении региональных конфликтов (даже вместе с США) в третьем мире; начал поиск подходов к нормализации с Китаем.

Арабско-израильская война 1973 года нанесла непоправимый удар по ореолу национально-освободительного движения. Впервые и в народе, и в правящих кругах почувствовали, что оно для нас не опора, а нахлебники, которые к тому же могут втянуть нас в большие неприятности при решении главной, жизненной внешней задачи - не допустить мировой войны.

В социалистическом лагере, в нашей внешней империи неблагополучие ощущалось все заметнее. Вопреки ожиданиям интервенция в Чехословакии не укрепила социалистическую систему, а стала дополнительным источником ее разложения. Бремя подпитки приличного жизненного уровня в странах-союзниках становилось все тяжелее для советского народа. Привязка экономического развития этих стран к советскому рынку и советская модель промышленного развития вызывали там все большее недовольство. Сервилизм и холуйство в правящем слое государств-сетелитов все больше отрывали там власть от народа, где зрели антисоветские настроения, мощно подпитываемые западной пропагандой.

Можно сказать, что социалистический лагерь тоже существовал с этого времени скорее по инерции, чем на основе взаимной заинтересованности.

Реализму Брежнева противостоял, и все более нагло, напор со стороны его окружения, - идеологов и охранителей, олицетворяемых Сусловым и Андроповым. Он отмахивался от них в главном внешнеполитическом его деле. Во всем остальном уступал или проявлял безразличие, хотя иногда и «поправлял» (в отношениях с художественной интеллигенцией и с западными коммунистами).

По мере развития болезни и старения в самой личности Генсека стали отчетливее проступать отрицательные черты. Непомерное тщеславие делало его часто смешным, абсолютная власть атрофировала самоконтроль. Снижалась дееспособность, физическое ослабление замыкало в режиме, - чтоб «поменьше беспокоили».

Это было на руку охранителям и идеологам, которые и определяли общественную атмосферу. Она становилась все более мрачной, безысходной. «Творческая интеллигенция» либо показывала кукишь в кармане, либо искала пристанище в вечных истинах любви и повседневных забот, либо убаюкивала себя и публику напоминаниями о благородстве и героизме отцов и дедов в далеком и близком прошлом.

В аппаратах власти (не знаю как в государственном, но в главном его аппарате, в ЦК, в некоторых его отделах, особенно в международном), образовался круг людей, которые, соблюдая «правила игры» и смыкаясь с наиболее просвещенной и вольнодумной частью ученых в гуманитарных институтах Академии наук, в редакциях газет и журналов, все больше проникались чувством собственной ответственности за страну. Внутренне, духовно и нравственно (на уровне культуры) они уже отделили себя от начальства. Оно было им чуждо и неприятно даже по-человечески, в обычном общении.

Однако и они продолжали жить по инерции. Пытались что-то подправлять, что-то улучшить, что-то навязать с помощью стилистики (будучи спичрайтерами и советниками) в духе реаль-политик и здравого смысла. Но не шли «на разрыв», не зная сами выхода и повязанные привычкой, бытом, интеллигентскими сомнениями во всем и вся.

Но именно в это время в их среде исподволь начало формироваться ядро кадров будущей перестройки.