Наталья Бехтерева - Магия мозга и лабиринты жизни Страница 34

И в то же время именно в этой ситуации ПЭТ не отвечает даже на, казалось бы, простейший вопрос: что, хотя бы глобально, происходит в зоне, проявляющейся активацией на ПЭТ? Преобладают ли процессы возбуждения или, более того, активация на ПЭТ отражает возбуждение? Или то, что мы видим на ПЭТ как активацию, есть также весьма активный процесс, но другого знака – тормозный? Или активация на ПЭТ – сложное, комплексное явление, где в самой зоне протекает целый ряд макро– и микропроцессов? Что же касается исследования динамики импульсной активности нейронов мозга при психологических пробах, то именно в этом случае удается наблюдать, точнее, – хочешь не хочешь – наблюдаются дифференцированные в пространстве, во времени и разные по направленности реакции (имеется в виду учащение или урежение разрядов нейронов в популяции). Здесь целесообразно, как пример, детально привести данные о динамике импульсной активности в той же зоне лобной области, где Познер и соавторы наблюдали на ПЭТ активность типа «семантического центра», которую у наших волонтеров в сходных условиях реализации психологических тестов позже наблюдали и мы.

В области поля 46 (по Бродману) наблюдалась дифференцированная реакция импульсной активности нейронов на ПСГ на предъявление абстрактных и конкретных слов, которой до сих пор в других отделах мозга не наблюдалось. Еще дифференцированнее была реакция на пробы с предъявлением грамматически правильных осмысленных фраз, фразоподобных грамматически верных проб, осмысленных словосочетаний с «испорченным» грамматическим строем и, наконец, фразоподобных проб, не имеющих смысловой нагрузки и не подчиненных правилам грамматики. На протяжении пространства записи ИАН (импульсная активность нейронов) с трех электродов, находящихся на расстоянии 2 мм друг от друга, регистрировались: достоверная реакция только на грамматически правильную фразу; только на осмысленное словосочетание (фразу) и, наконец, как бы обобщающая реакция – на грамматически верное бессмысленное словосочетание, на семантически нагруженную, но грамматически «испорченную» фразу без значимой реакции на бессмысленное словосочетание, составленное без соблюдения грамматических правил. Пожалуй, самой интригующей была реакция на грамматически правильный осмысленный тест – она по своей пространственно-временной динамике как бы включала реакцию нейронной популяции на смысл и на построение фразы.

Создавалось впечатление, что по крайней мере в пределах 6 мм коры (разрешающая способность данной записи) происходил и анализ составляющих речи, и более глобальное восприятие ее. Хотелось бы, естественно, по старой традиции сказать: происходит и анализ, и синтез речевого мышления; но, не насилуя факты, можно говорить лишь о большей или меньшей дифференцированности реакций, о вычленении из речи ее составляющих. Однако, также не отступая от фактов, можно говорить и об оценочных реакциях как результате индивидуального опыта человека. Действительно, дифференцированная реакция в зависимости от характера «ошибок» фразы или ее правильности может расцениваться как результат сравнения с эталоном и даже реакции, как следствие согласия или, наоборот, конфронтации с ним. Аппарат сравнения – по-видимому, одно из базисных свойств высших функций мозга, а возможно – и мозговых функций вообще. Как известно, определенным отделам мозга (в частности, нижневнутренним отделам височной доли) приписывается функция сравнения (компарации) как основная. Ряд мозговых зон имеет существенное отношение к процессам памяти, в частности, к процессам считывания из памяти.

Весь опыт моего и моих сотрудников «личного» общения с работающим мозгом человека не свидетельствует против этих фактов, дополняет их, показывая, что память и функции, а отсюда – и компарация пространственно (анатомически) теснейшим образом связаны. Нет, по-видимому, звена системы «функционального центра», который бы не был «центром» (одним из центров!) памяти данной функции. Можно повторить уже сказанное нами о распределенности памяти: по отношению к мозгу человека это лишь в очень небольшой мере генетически детерминировано, а преимущественно – результат повседневного индивидуального опыта. Следовательно, нарушения памяти, в частности возрастные, – скорее всего, результат общих нарушений жизнедеятельности мозга.

Не исключено, однако, что с возрастом и с развитием общих нарушений жизнедеятельности мозга острее все же проявляется «наиболее слабое» звено в общемозговой организации памяти – нижневнутренние отделы височных долей. Есть ли какие-либо основания оценивать эти области мозга как «слабые» звенья?

Те, кто изо дня в день годами снимает электроэнцефалограммы, знают, как нередко признаки дизритмии обнаруживаются именно в области кожных проекций височных долей. Нередко этому есть клинический и/или поведенческий эквивалент – факты эти известны, описаны многими («по поводу и без повода»). Это, по-видимому, наша общечеловеческая плата за прямохождение и соответствующие изменения положения костей головы плода (сжатие) во время родов, при котором одними из наиболее уязвимых областей являются именно эти, нижневнутренние, отделы височных долей…

Но то, что представлено выше, в виде вставки, – мысли автора, прямого отношения к данному тексту не имеющие. А может быть, все же имеющие? Тогда – еще одна «вставка».

Ойджмен, так много работавший с мозговым обеспечением речи, регистрируя активность коры и подкорки, действительно в конце концов повторил то, к чему обычно исследователи шли a priori. A posteriori в таком варианте, как сейчас, не было известно тогда, когда формировались представления о Великой Коре, которая все может и без которой ничто (Ничто!) ничего не может. (У нас в стране, кстати, эту позицию в 1950 г. ввели в разряд политических доктрин!) Видел и писал об этом Ойджмен. Не может быть, чтобы так мало прибавилось в ПЭТ-исследованиях сведений об участии глубоких структур мозга (кажется, только putamen?). Более близкую к реальности ситуацию нам подсказала история наших нейрофизиологических исследований, в которой очень много лет было посвящено изучению подкорковых структур. Это была та наша фаза, когда мы были уверены, что в коре все или почти все известно, и избрали ту форму болезни, которая определяла «владение» подкорковыми зонами. Важнейшими результатами многолетних исследований является демонстрация не только энергетической роли подкорковых структур, но и их участия в обработке приходящих сигналов, в том числе – участия в обеспечении мыслительной деятельности. При этом наиболее часто в подкорковых структурах отмечались реакции активационного типа, различные в зависимости от области отведения, характера пробы и ее фазы. Тонкие детали индивидуальных реакций были выявлены при использовании приема компонентного анализа[55], причем наиболее интересными в этом случае оказались так называемые «молчащие» зоны, не обнаруживавшие существенных изменений при обработке ИАН-способом построения ПСГ. За ПСГ-ным молчанием могли скрываться действительно малоактивные зоны и, наоборот, зоны с очень высокой активностью, но различной при каждой отдельной пробе. В то же время именно при исследовании подкорковых зон обоими этими методами (ПСГ и компонентным анализом) были обнаружены зоны с устойчивым рисунком изменений при типовых пробах, входящих в определенный тест. И наверное, чтобы не перечислять всего того, что уже приведено в первом издании, вернее, в первом изданном пред-варианте этой книги[56], следует вновь упомянуть детектор ошибок, избирательную реакцию зоны мозга на ошибочную реализацию теста, на ошибочное решение задачи. При этом реакция на правильное решение задачи в данной зоне или отсутствовала, или была слабовыраженной. И показана в целом избирательность активации коры в зависимости от вида деятельности и преимущественная активация подкорковых структур. Позднее и значительно полнее этот феномен выявлен в корковых областях.