Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая Страница 34

На репетиции хореография отторгалась телом. Что-то было искусственным, нелогичным. Я форсировала себя. Отступать не хотелось. Еще скажут — кончилась, не может. В адажио с Крассом в аттитюде надо было взять носок ноги в руку и оттянуться от держащего в противовес партнера. Мышцы спины при этом перекручивались, словно прачечный жгут. Повторяла неловкое движение по десятку раз. И… надорвала мышцы. Пять спектаклей я все же станцевала, но ощущение чужеродного куска дерева в спине не уходило. В танце, что бы ни делала, отзывалось беспокойством, как отнесется к этому спина.

Мне предстояли любопытные гастроли в Аргентине. Был 1978 год. Там вот-вот открывался чемпионат мира по футболу. Слава моя была в зените, в Аргентине я уже побывала, и тамошняя публика меня приняла. Устроители чемпионата замыслили, чтобы Майя Плисецкая сделала первый символический удар по мячу в первом матче чемпионата. С воодушевлением я согласилась.

За три дня до вылета, собирая вещи, я сняла чемодан с высоких антресолей. Что-то в спине пошевельнулось, я сморщилась, насторожилась. Но, кажется, отпустило. Ночью внезапно обрушилась нестерпимая боль. Боль была такая пронзительная, что бесконтрольно начали стучать зубы, била лихорадка.

Щедрин вызвал «скорую помощь». Добродушная, участливая врачиха сделала несколько уколов. О поездке речи быть не могло. Я впала в забытье. Щедрин сидел на телефоне. Нужен гениальный специалист. Катя Максимова, только что тяжко переболевшая с той же спиной, дала ему телефон Владимира Ивановича Лучкова. Он ей здорово помог. Созвонившись, Щедрин привез Лучкова к нам домой. Он произвел отличное впечатление. «Через два дня вы полетите, а теперь начнем лечение…»

Что он только со мной ни делал. Взаправду полегчало, и я, похрамывая, отправилась на другой конец земли.

Пересадка была в Париже. Уже после первых четырех часов полета боль стала возвращаться. В Париже весь день я отлеживалась в квартире добрейшего нашего дипломата Н.Н.Афанасьевского (его жена Лариса играла на скрипке в оркестре Большого театра). Поздним вечером, уже полуживую, они отвезли меня в аэропорт и посадили в самолет аргентинской авиакомпании. Двадцатичасовой перелет в Буэнос-Айрес истерзал меня всю. Опять начали стучать зубы. Встречавшие были поражены моим видом. Какой чемпионат, какие танцы! Импресарио Давид Цвилик рвал на себе волосы: «Крах, разорение!..»

Я лежала в отеле «Эсмеральда», косясь одним глазом в телевизор на открывшийся без меня чемпионат. Боль сводила с ума. Местный доктор Душацкий сделал мне варварский укол в бедро, после которого я сутки выла на весь отель. Переговаривались с Щедриным по телефону. Он донимал Лучкова вопросами. Телефонные советы не действовали. Может быть, прилет Лучкова помог бы, но советскому врачу «оформлять поездку» в Аргентину надо было бы добрых полгода. Тогда Щедрин созвонился с Мельбурном. Там жил легендарный хиропрактик Френк Фостер. Он магически поставил меня на ноги в 1970 году во время австралийского тура. Тот согласился немедленно прилететь, купив дорогостоящий авиабилет за свой счет. Вот какие есть еще люди на планете Земля!

Лечение Френка помогло, и я станцевала последний из запланированных спектаклей. Станцевала опасливо, вполноги. Увы, это уже было не в Буэнос-Айресе…

Импресарио, стремясь поправить свои финансовые дела, объявил в прессе, что Плисецкая выздоровела и дважды станцует обещанную программу в театре Колон. Сверх плана. Кто еще не сдал в кассу билеты — они действительны.

Журналисты набивали битком репетиционный зал и сообщали в прессе малейшую деталь о моем самочувствии. Ажиотаж был великий!..

Френк Фостер последний раз проманипулировал со мною в бассейне Благословил. И улетел домой, в Австралию. Больше отсутствовать в своей клинике он не мог, пациенты протестовали.

Настал день спектакля.

Все нервничали. Я не показывала виду, но в самой глубине души понимала, что это безрассудство, что зря согласилась на провокативное предложение. Нерв спины до конца не долечен, надо лететь домой, а не потакать авантюре.

Положила грим, хорошо разогрелась. Помялась. Все вроде нормально. Пошла надеть хитон Айседоры, которой открывался вечер. И вдруг, возле самой двери, как подстреленная птица, почти потеряв сознание от внезапной яростной боли, упала на пол. Правое колено онемело и совершенно потеряло чувствительность. Боже, какие страдания!..

Мрачный человек из дирекции театра вышел за закрытый занавес на публику и в гробовой тишине объявил: «Спектакль отменяется. Плисецкую «скорая помощь» отвезла в госпиталь».

Зал тяжело охнул. Сама этого я уже не слышала. Говорю со слов своего партнера по тем гастролям Валерия Ковтуна.

Вернувшись на щите в Москву, я легла на целый месяц к Лучкову в больницу.

Обстоятельно и серьезно лечил меня Владимир Иванович. Сделал множество блокад, на которые он был великий мастер. Потом отправил на вытягивание в пятигорский санаторий, на радоновые ванны.

Эту невеселую, долгую, мучительную повесть можно продолжить еще и еще. Не скоро удалось мне оправиться после жестокого кризиса. Эту часть рассказа заключу тем, что лишь через три месяца Лучков разрешил мне встать на пальцы, а через четыре — танцевать в сборном концерте «Лебедя». Сам он сидел в первом ряду партера, и перед выходом я разглядела в окантованную холодной железкой дырочку занавеса его, словно посыпанное мукой, застывшее в напряженном ожидании лицо. Талантливый врач волновался больше моего. Разве можно забыть такое…

Воспоминания о травмах набегают одно на другое. Всякий срыв и кропотливое исцеление от него — целая повесть…

…Премьера «Чайки» со сломанным вторым пальцем левой ноги во Флоренции. Перед каждой репетицией, каждым спектаклем я замораживала палец хлорэтилом, битый час кропотливо «улаживала» ступню в балетный туфель, вырезая ножницами атлас немыслимым рисунком.

…И та же «Чайка». Уже в Москве. На «полетах», открывающих представление, где меня в кубе черного бархата возносят и низвергают четыре невидимых публике кавалера в черных костюмах, черных масках, черных перчатках, — все адажио идет в непроницаемой темноте, в лучах лишь белый верх моего торса да распластанные руки, — один из четырех, Лева Трубчиков, при первом же развороте оступается, придерживает мою ступню на миг дольше положенного и… Чертов вывих. Опять заморозка в двухминутном интервале в кулисе, хлор-этил, тугая повязка, и я, обливаясь холодным потом, танцую весь спектакль на ватных ногах.

…Очередная — тысячная — перелицовка «Лебединого». Заболтавшись на сквозняке верхней сцены — там жестоко сквозит по полу, — с остуженными ногами, начинаю репетировать. Экая дура. Теперь икра. Порыв. Миша Габович-младший сносит меня вниз. Массажист Готовицкий, всегда во хмелю, обжигает разорванную икру хлорэтилом до самой кости. Не пожалел казенного зелья, родимый. Струпья кожи, открытая сочащаяся пунцовая рана. Не подступиться. Гипс накладывают, лишь когда кожа начинает подживать. Упущено время. Пыточно валяюсь дома в постели. Ковыляю на костылях в нужник. Хирург Голяховский два-три раза в день приезжает ко мне через всю Москву из ЦИТО. Пять месяцев вычеркнуто из жизни…