Софья Пилявская - Грустная книга Страница 34

…В этом же сезоне разрешили возобновить «Турбиных». Как же все играли! Как опять зазвучал прекрасной красотой правды Художественного театра этот спектакль! Он стал еще глубже в своей «мужественной простоте» и душевности.

Я помню Михаила Афанасьевича Булгакова на генеральном прогоне «для своих» — взволнованного, восхищенного и благодарного. «Свои» устроили овацию и артистам, и режиссерам, и автору.

В показе первого акта «Талантов и поклонников» я сидела под сценой и «делала» калитку — гремела щеколдой на первый выход Негиной, а в четвертом акте выходила в паре с Люсей Варзер в сцене вокзальчика — мы, курсистки, проходили на перрон.

До этого шла большая сцена главных персонажей — «Провинциальный вокзальчик». Негину играла Тарасова, Домну Пантелеевну — Зуева, Смельскую — Андровская, Бакина — Прудкин, князя Дулебова — Вербицкий, Великатова — Ершов, Мелузова — Кудрявцев, Нарокова — Качалов и Орлов, Мигаева — Грибов, Васю — Дорохин, Трагика — Шульга.

Наш выход — глубокий второй план. Шли мы из кулис в дверь на перрон с еще несколькими «пассажирами». Вдруг послышалось знаменитое «Стоп, минуточку». Это, оказывается, мне! «Вот вы, курсистка, пожалуйте сюда!» Константин Сергеевич стоял у рампы, я, ни жива, ни мертва, подбежала к рампе и присела на корточки.

Константин Сергеевич спросил, понимаю ли я, что значит ехать из захолустья учиться в губернский город, а то и в столицу. Кого я оставила дома? Написала ли я биографию своей курсистки и знаю ли, что даже в таком маленьком проходе нужна абсолютная правда и нельзя выходить болтая (передаю почти дословно)?

Мы старались быть правдивыми, но, очевидно, «по верху», а от него не скроешься! А артисты ждут, и выходит так, что я задерживаю важную сцену!

Когда Константин Сергеевич отпустил меня и я с трудом поднялась — затекли ноги, на меня смотрели, кто с завистью, а кто и с жалостью. А главное, артисты досадовали на остановку — так мне показалось, может быть, от страха.

…На сборе труппы осенью 1933 года были приняты в театр Вера Николаевна Попова, Анатолий Петрович Кторов, Борис Яковлевич Петкер — артисты бывшего театра Корша, красивые, великолепно одетые. У Веры Николаевны — жабо из органди, что в то время было редкостью. Артистки второго поколения Художественного театра — Андровская, Еланская, Соколова не имели таких возможностей и одевались очень скромно, а старшие — строго, элегантно, но тоже неброско.

Пришедшие артисты были очень талантливые и знаменитые, и мы, молодежь, смотрели на них с восхищением. Много лет спустя мы подружились с Кторовым, и эти товарищеские отношения сохранились до его кончины.

Несколько позднее появились Николай Николаевич Соснин и Михаил Пантелеймонович Болдуман, который сразу вошел в спектакль «Таланты и поклонники» в крошечной роли обер-кондуктора. И хотя это даже не эпизод, а запомнился! Стали его вводить и в «Страх» в седьмую картину за Василия Новикова (небольшая роль воинствующего бюрократа Невского). В этой же картине был занят и Александр Леонидович Вишневский — старейший артист театра, который учился в Таганрогской гимназии еще с Антоном Павловичем Чеховым.

Чтобы не беспокоить Александра Леонидовича репетицией, по решению Ильи Яковлевича Судакова ввод был проведен без него. Когда Болдуман в костюме Новикова вышел в вечернем спектакле на сцену, Александр Леонидович стал хватать его за полы пальто, громко шепча: «Куда вы? Тут сцена, понимаете, сцена!» А несчастный Болдуман — Невский вырывался, пытаясь произносить текст роли. Все участвующие в этой картине кисли от смеха, удерживая Вишневского, и только у Леонида Мироновича Леонидова лицо было грозным, а Нина Александровна Соколовская — Клара — терпеливо ждала, когда успокоят Вишневского (мы с Кокошкиной дружно уткнули носы в бумаги и перестали «стенографировать»).

1933 год был полон для меня большими событиями.

Помню, как пригласил меня в гости Федор Николаевич Михальский. У него, в «дровах», собиралась тогдашняя молодежь, которую он бережно воспитывал и учил традициям театра. Бывали там Алексей Грибов, Паша Массальский, Николай Дорохин, мой будущий муж, и Иосиф Раевский.

Надо сказать, что мое знакомство с Николаем Дорохиным было для моих товарищей смешным, а у меня вызвало недоумение. Когда нас познакомила певица вокальной части театра, с которой мы жили в одном дворе, к нам тут же кто-то подошел, и вдруг Дорохин меня представил: «Познакомься — моя жена!» Очень я была удивлена такой шуткой. Кругом засмеялись.

У Михальского, в его необыкновенно уютной комнате, я впервые услышала, как поет Иван Михайлович Москвин. Он частенько приходил туда — то было начало его романа с Аллой Константиновной Тарасовой (я уже писала, что Михальский жил в одном с ней домике во дворе театра). Алла Константиновна чудесно напевала украинские песни, а Иван Михайлович неотрывно смотрел на нее.

Эти дивные вечера были полны стихами, пением — Федор Николаевич играл на гитаре, а Николай Дорохин на «ливенке» — саратовской гармошке. Часто Москвин составлял хор по голосам — все мы были музыкальны, и под его управлением неплохо звучали старинные русские и украинские песни.

Время было-довольно трудное, денег в обрез, и застолья у Федора проходили и под пшенную кашу, и под картошку, печенную в голландской изразцовой печке. На скромную выпивку гости-мужчины, как теперь говорят, «скидывались».

…Наша работа над «Воспитанницей» во второй половине сезона походила к концу. Уже прошел генеральный показ Василию Григорьевичу Сахновскому, Павлу Александровичу Маркову, Михаилу Михайловичу Тарханову, Евгению Васильевичу Калужскому, еще многим из «начальства» и «своим», кто хотел. После генеральной нам сказали, что ненадолго приезжал Владимир Иванович. О том, как мы все тогда волновались, писать не буду; чем дальше шла моя актерская жизнь, тем серьезней были испытания.

Через некоторое время Елизавета Сергеевна Телешева сообщила мне и моему первому партнеру в большой роли Косте Михайлову (Константин Константинович Михайлов — народный артист РСФСР, профессор, артист театра Моссовета), что Владимир Иванович Немирович-Данченко назначил нам репетицию у себя дома.

Боже мой! Первая встреча в работе с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко!

За пять минут до назначенного часа мы под опекой Елизаветы Сергеевны, которая тоже волновалась, стояли у парадного входа дома на Большой Никитской улице — угол Скарятинского переулка. Всю левую сторону бельэтажа окнами на улицу и в переулок занимала квартира Владимира Ивановича и его семьи. Здесь они жили еще до 1917 года.