Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918 Страница 34

Но он доставил бы мне гораздо меньше проблем, чем мои собственные волосы, если бы я дала себе труд научиться с ним обращаться. Начнем с того, что его надо было расчесывать, и могу вас уверить, это гораздо труднее, чем расчесывать собственные волосы. Даже после всех моих стараний он всегда выглядел как разметанный ветром стог сена. Каждое утро, устав от борьбы с париком в тесноте маленькой каюты, я выходила на палубу, держа его в руках, и мои волосы развевались на ветру. Там я садилась где-нибудь, не обращая внимания на подтрунивания, и продолжала борьбу. Причесав его, я должна была надеть его на себя таким образом, чтобы он полностью закрывал мои собственные волосы, и это также было непросто. Мне никогда не удавалось добиться этого. Всегда какая-нибудь прядь волос выбивалась. Более того, моя голова в парике становилась такой огромной, что никакая шляпа не налезала, да и от этого количества волос моей голове было так жарко! Столько хлопот!

Через десять дней мы вернулись в Стенхаммер, и Дмитрий отправился назад в Россию. В октябре мы уехали из провинции и поселились во дворце в Стокгольме. Комнаты, которые мы занимали, были большие и темные, с великолепной мебелью, которой было в них недостаточно, и стенами, увешанными старыми гобеленами.

Той осенью я поняла, что у меня будет ребенок, и хотя не страдала от этого физически, но пребывала в плохом настроении, подавленная и грустная. У принца закончился отпуск, и он опять вернулся к своим обязанностям в Генеральном штабе флота; я видела его только по вечерам. Праздность и одиночество тяготили меня. Я вышивала и пыталась читать, но мое образование было настолько неполным, что чтение не было для меня развлечением. Я не привыкла к серьезным книгам и не была приучена к систематическому изучению какого-либо предмета. Мой кругозор был ограничен моими собственными способностями наблюдать и приспосабливаться, не хватало мне и пытливости ума. Я всегда жила в плену традиций и воспоминаний о великих временах, не осознавая их сущности. История Швеции, дворец, музей и коллекции предлагали огромные возможности для изучения. Я же никогда и не думала об этом.

Главным занятием моей тети и ее окружения всегда была благотворительная деятельность. Но здесь, в Швеции, казалось, никому помощь не нужна, все было замечательно организовано, так что я была лишена этого последнего занятия.

Хотя мое здоровье никогда не вызывало ни малейшей озабоченности, мы почти не выходили в свет, и я была окружена такой заботой и такими мерами предосторожности, что в конце концов стала верить в свою собственную хрупкость.

Прошла зима. Я испытывала потребность в присутствии какого-нибудь знакомого лица и впервые в жизни почувствовала острое сожаление оттого, что у меня нет матери. Тетя Элла отказалась приехать ко мне; ее полностью поглотила монашеская жизнь. Она написала, что не может обойтись без своей работы.

Наконец настало мое время. Боли начались вечером, но той ночью я была еще в состоянии спать. Утром ко мне пришла моя невестка, наследная принцесса (дочь герцога Коннахтского; она умерла в 1922 году), и оставалась со мной весь день. Вместе с ней мы пережили эти долгие часы, полные боли, и, когда на следующую ночь у меня наконец родился сын, именно она держала у моего лица маску, пропитанную хлороформом.

По обычаю шведского двора, король с церемониями представлял новорожденного членам правительства и высокопоставленным придворным сановникам. Я не могу с уверенностью вспомнить, произошла ли эта презентация в ту же самую ночь или наутро после рождения ребенка, но перед моими глазами стоит ясная картина: мой конюший и баронесса Фалькенберг, оба при полном параде, ждут, чтобы взять ребенка из моей постели и отнести его королю.

Как только я смогла выходить в свет, сына крестили в одной из комнат дворца. Я лелеяла надежду, чтобы кто-нибудь из моей семьи принял участие в этой церемонии, но она не осуществилась. На ней присутствовала только моя старая гувернантка мадемуазель Элен, которая приехала из России. Я утешалась тем, что предвкушала июнь, когда с официальным визитом к шведскому двору должны были приехать российские император и императрица.

Они приплыли на своей яхте в сопровождении флота военных кораблей. Стокгольм расцвел флагами обоих государств. Мы вышли к яхте приветствовать их и сопроводить на берег. Этот приезд имел для меня особенное значение: они словно привезли в Швецию Россию, по которой я тосковала, и смягчили на какое-то время мое чувство утраты дома. Так что я с искренним жаром приветствовала царственную чету, и тепло их ответной реакции вселило в меня чувство, будто я, как они обычно шутливо называли меня, на самом деле была их «самой старшей дочерью».

Но судьба так безжалостна, что даже в эту маленькую частицу России, которую привезли мне мой император и императрица, вторглись насилие и смерть. Прием на берегу был восторженный; последовавшие затем празднества – веселые и приятные, но, когда гости покидали дворец после торжественного обеда, кто-то, спрятавшись в тени, выстрелил из револьвера в шведского генерала. Смертельно раненный, он упал и вскоре после этого умер. Никто так и не смог раскрыть мотива этого преступления. Быть может, убийца принял шведа за российского сановника. Уже несколько веков в Швеции не происходило ничего подобного. Все были в ужасе, и я, наверное, больше всех; я дрожала за безопасность наших гостей, пока они не уехали.

Вскоре после этого мой муж должен был уйти в море на два месяца. За этой разлукой последовало много других. Мне пришлось учиться привыкать к его отсутствию и организовывать свою жизнь самостоятельно. Мы все реже и реже оставались вдвоем.

Я очень старалась приобрести друзей. Люди, от которых когда-то я была так далека, теперь привлекали меня, как все новое. Я чувствовала, что, став ближе к ним, я узнаю жизнь и то, как защититься от нее. Я была очень молода и уверена в успехе. И только гораздо позже я стала понимать, как суровы ограничения, налагаемые царским воспитанием, наследственностью и обычаями. «Кур нельзя научить летать, а орлов нельзя научить разговаривать, как попугаев». Принцы правящих фамилий являются отдельной породой людей, которые веками были изолированы во дворцах, их защищали, ограничивали, вынуждали жить среди своих мечтаний и иллюзий, а жизнь вместе со своими требованиями времени проходит мимо нас. Поэтому нам суждено быть уничтоженными или забытыми.

В Швеции отношение людей к их королевской семье показалось мне, приехавшей из России, любопытным. Казалось, они относятся к ней с любовью, но, скорее, как к большим детям, привилегированным детям, чья жизнь, интересы и собственность – это отдельный мир, роскошный, волнующий и необходимый для красоты и достоинства мира в целом. Любопытство, которое возбуждало малейшее наше действие в Швеции, явно было частью этой народной психологии: весь народ наслаждался этим шоу. Малейшие наши черты, хорошие или плохие, комментировались со всех сторон, всегда беззлобно, всегда с улыбкой, как взрослые люди обсуждают проделки своих детей.