Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен Страница 34

Андерсен уехал очень вовремя. Он совершенно потерял самообладание, был в нервном и расстроенном состоянии после вынужденной изнурительной работы над «Мавританкой» и неприятностей с театром; даже приехав в Италию месяц спустя, он еще был далеко не здоров. На него сыпались все новые несчастья. Свидание с милым Римом принесло большое разочарование. Зима 1840/41 года была необычно холодной и дождливой, он мерз и страдал от простуд и зубной боли, потом получил известие, что «Мавританка» провалилась и была снята после трех представлений. Как будто этого было мало, он далее услышал, что Хейберг издал сатирическую книгу, где выставил его шутом. Речь шла о «Душе после смерти» с известными строками:

Мефистофель: Луна его славы сияет на небосклоне,достигло сиянье ее королевского Сконе,и от Хундсрюка до Свинсмюнде —то есть по всей Германии — он читаеми по достоинству немцами почитаем.В Константинополе он издаст плоды своего вдохновеньяв сердце сераля проникнут его произведенья,в литературной роще красуется он,как загадочный вопросительный знак.Вот главный евнух венец на него возлагает,нижестоящие все преклонили колена,он же «Мулата» султанским женам читаети «Мавританку» тем, кто попросит проникновенно.Душа:Его тут знают, вижу. Вероятно,что ни скажи об этом чудаке,он будет только рад, что он известен.

Больше о нем не упоминалось, но Андерсен, не зная книги, решил, что выведен в ней главным героем, и, выйдя из себя, бесновался, поносил Хейберга и грубо ругал своего попутчика-датчанина, поэта К.П. Хольста{54}, который пытался защитить Хейберга и объяснить, в чем дело. Никто не мог призвать его к разуму, и успокоился он не скоро. Февральский карнавал немного развеселил его, но, только получив первого марта в Неаполе 600 риксдалеров королевской стипендии на дорожные расходы, он победил свою депрессию. Теперь он наконец мог осуществить свою давнишнюю мечту попасть в Грецию и Константинополь, и ожидание увидеть нечто совершенно новое вернуло его к жизни. Когда 14 марта он поднялся на борт французского судна, идущего на восток, ему казалось, что он оставил Данию, да и всю Европу, позади. Он снова дышал полной грудью. Он чувствовал себя легко и свободно.

Они плыли через Мальту и Сирос в Пирей и 24 марта прибыли в Афины. Немецкие газеты уже объявили о его прибытии, и маленькая колония немцев и датчан сделала все, чтобы он чувствовал себя хорошо и с пользой провел время. Его представили ко двору, и он неоднократно был гостем королевской четы. Он как бы получал возмещение за страдания в Копенгагене. Само собой разумеется, его привели в большое волнение и Акрополь, и природа Аттики, и жизнь простых людей, которую он наблюдал. Когда после месячного пребывания там он вынужден был ехать дальше, ему было тоскливо — особенно потому, что пришлось расставаться с новыми друзьями в Афинах; очень часто там, куда он приезжал, самое сильное впечатление на него производили именно люди и их приветливость по отношению к нему.

Далее его путь лежал в Константинополь. По дороге ему представилась возможность сойти на берег в Смирне и впервые в жизни увидеть землю Азии; на узких улицах ему встречались верблюды и страусы, в давке он вынужден был «протискиваться среди евреев, греков и турок! Что это был за маскарад!» — писал он на родину. В Константинополе он провел лишь десять дней, но с толком: осмотрел Софийскую мечеть, посетил базары и кладбище в Скутари на другой стороне Босфора, присутствовал — не без ужаса — на сеансе у завывающих дервишей и читал на немецком языке несколько своих сказок — не султанским женам, а на вечере у австрийского посланника.

Он собирался возвращаться домой по Дунаю через Вену. К сожалению, в турецких владениях на Дунае произошло восстание, и все советовали ему выбрать путь через Грецию и Триест. После долгих размышлений он все же решил пойти на риск. «Желание увидеть что-то новое так велико, — писал он, — что побеждает страх. Я еду [то есть по Дунаю]. Есть же в мире Бог!»

Плавание было немного беспокойное — «страшное, но интересное», мог бы он сказать словами одного из своих персонажей в романе «Две баронессы», но все же он благополучно прибыл в Вену и вернулся в Копенгаген летом 1841 года…

…Второй раз в жизни заграничное путешествие спасло его от копенгагенских разочарований и огорчений и привело в состояние гармонии с самим собой и с окружающим миром. Больной и подавленный, покидал он Данию, домой вернулся воодушевленный и здоровый. Он пережил много нового и интересного: впервые ездил по железной дороге в Германии, плавал по Средиземному морю в шторм и штиль, ступил на землю Греции и вблизи видел Восток. Он собрал материал для новой книги, которая полностью заняла его мысли на ближайшее время. Воля к жизни снова наполняла его. Строчки Хейберга о нем в «Душе после смерти» теперь казались ему невинными и безвредными.

Опубликовав через год после возвращения на родину «Базар поэта»- книгу о своем большом путешествии, он без всякой горечи мог радоваться ее успеху у читателей и принимать кислые и педантичные замечания критики со снисходительностью космополита.

Кульминация

Большой экспедицией в Грецию и на Балканы начался новый значительный отрезок в жизни поэта, эпоха, которая принесла более щедрые дары и добра, и зла, чем любой другой период его бурного жизненного пути: самые триумфальные победы, самые большие личные разочарования, самые крупные национальные события, самые высокие художественные достижения. Сороковые годы стали кульминацией его жизни.

Именно в эти годы исполнилась его мечта о всемирной известности, причем в таких масштабах, что ему приходилось, как Йеппе{55}, щипать себя за руку и спрашивать, неужели и вправду он, мальчик из бедной семьи, достиг таких вершин.

Еще во время первого путешествия в Германию в 1831 году он завел друзей среди немецких художников и поэтов, а впоследствии их стало гораздо больше. Немецкий народ знакомился с его удивительной судьбой разными путями, например из статьи о нем в очень распространенном энциклопедическом словаре 1838 года. К концу тридцатых годов в немецком переводе вышли «Прогулка на Амагер», три романа, первые сказки и «Книга картин без картин», в 1843 году последовал «Базар поэта». Больше всего читали роман «Только скрипач» и сказки. Во время путешествия на Восток он убедился, что его творчество известно в самых отдаленных уголках Европы, а когда на обратном пути он провел несколько дней в Лейпциге, вниманию к его особе не было конца. «О, как я тронут поклонением и любовью, с которыми меня встречают; вчера в гостях у Амалии Риффель [знаменитой пианистки] я увидел свой портрет, украшенный цветами; мой стол завален визитными карточками всех знаменитостей мира искусства; здесь, в Лейпциге… меня осыпают благодарностями за мои произведения». И все же этот почет не шел ни в какое сравнение с тем, что ожидало его в последующие годы. В 1843 году в Париже его чествовали наравне с величайшими писателями Франции, а когда год спустя он снова приехал в Германию, слава катилась ему навстречу. Повсюду его произведения были выставлены в книжных лавках, пассажиры в дилижансах и на железной дороге высказывали свое преклонение перед поэтом; один попутчик, пожилой священник, который знал о жизненном пути Андерсена, даже бросился ему на шею и назвал его «благородным человеком». Куда бы он ни шел, вокруг него толпились поэты и литераторы; в Брауншвейге поклонница восклицала: «Ich liebe Sie! Ja, ich liebe Sie!»[33]. И, добавляет Андерсен в письме на родину, «она была довольно красива, но замужем! Я не знал, что мне ответить, я поцеловал руку ей и пожал руку ее мужу, чтобы он не чувствовал себя обойденным».