Клаус Штикельмайер - Откровения немецкого истребителя танков. Танковый стрелок Страница 34

Штенгер был известен своей любовью к эстетике. Однажды он отправил несколько солдат построить уборную рядом с крестьянским хлевом, стоящим на вершине холма. Зная, что Штенгер будет против нашего плана строительства, мы вырыли двухметровую траншею и намеренно установили перекладину так, что каждый, пользующийся уборной, утыкался взглядом в стену хлева.

Проверяя работу, Штенгер моментально заметил неправильный разворот всего сооружения. Он прочел нам долгую лекцию о том, какой прекрасный вид открывается с холма, после чего мы передвинули насест на другую сторону ямы — и все стало хорошо, очень хорошо.

Парень по имени Куниш и я, оба в то время подчиненные унтер-офицера Штенгера, были посланы найти maslov (русское слово, означающее сливочное и растительное масло, лярд и т. п.) на соседних фермах в Южной Литве.

Давайте я расскажу вам о Кунише, а уж потом перейду к прискорбному эпизоду на литовской ферме, на которую мы прибыли.

Кроме прочих украшений, Куниш носил медаль за зимнюю кампанию 1941/42 года в России, которую звали «мороженое мясо». Лента у медали была красная — цвета krasny Красной Армии, — в чье лицо Куниш и такие, как он, плевали с той жестокой зимы 2-летней давности. Лысеющий и грустный Куниш, казалось, не знал слова «страх».

Куниша помотало по Восточному фронту, и он выжил в танковых боях. Он был самым долгослужившим обер-ефрейтором из всех, кого я видел.

Воистину Куниш слишком долго был фронтовиком и научился управляться с П-38 куда лучше, чем с рычагами водителя PzIV, за которыми он был чертовски хорош. Он до некоторой степени стал жестоким. Он мог быть и безжалостным.

Я никогда не видел, чтобы Куниш улыбался, даже в тот день, когда он стал владельцем столового серебра на шесть персон. Я расскажу о нем и его серебре, но сначала давайте вернемся на ту ферму в Литве.

В местности, где так много деревянных сооружений, таких, как дамбы и все виды домов, мы наткнулись, пройдя через проход в деревянном заборе, окружающем деревянный дом, на деревянную скамейку, на которой сидела девочка. Наверное, восьми лет.

Голубоглазое дитя, со светлыми волосами, заплетенными в две косички, держало на коленях раскрытый немецкий разговорник. Девочку явно оставили крестьяне, в знак своей доброй воли. Никого больше не было видно.

Желая сразу перейти к заготовке продовольствия, Куниш спросил, где хозяин. Папа появился на дворе, всячески показывая свое дружеское расположение. Куниш, однако, спросив его о том, есть ли у него бекон — наверное, самая популярная в этих краях разновидность свинины, — стал особенно настойчив.

Не знаю, с чего Куниш решил, что бекон фермера мог быть спрятан в амбаре, но туда он его и повел. Черт возьми! Я не мог поверить тому, что произошло вслед за этим. Куниш вынул свой П-38 и пригрозил, что застрелит крестьянина, если он немедленно не даст ему сколько-нибудь бекона. Что сделал Куниш — это называется «приставить пистолет к груди» — нехорошее дело. В страхе за свою жизнь крестьянин выложил кусок копченой ветчины размером с баскетбольный мяч, торопливо выуженный из-под сена.

Никогда раньше я не видел такого грубого обращения с дружелюбно настроенным гражданским и никогда потом не видел. Я был готов достать свой пистолет, чтобы привести Куниша в чувство; однако он был в ярости и мог застрелить и крестьянина, и меня.

Конечно, Куниш получил maslov, которое он так хотел получить, — но какой ценой? Не удивлюсь, если этот литовский крестьянин с семьей, включая и маленькую дочь, в тот день стали партизанами — из-за Куниша. Слишком серьезно исполняя обязанности снабженца, Куниш нарушил неписаный закон фуражира, который гласил, вкратце, что фуражир не применяет силу, и не грозит применить силу, и никогда не лишает местных жителей средств к существованию.

Столовое серебро — тяжелое, сделанное на века, полный набор на шесть персон, сверкающее в матовой коробке, достаточно большой, чтобы уложить туда МГ-34, — каким-то образом попало во владение Куниша вскоре после инцидента с maslov.

Часто, как только мог, Куниш проверял свою черную коробку, одновременно, наверное, пытаясь понять, как уберечь ее от попадания в другие руки. Однако в 24 251Е других подобных не было. Германский солдат, даже служа в механизированной части, не был расположен таскать с собой трофеи. Кроме того, иметь с собой так называемые сувениры было запрещено. Более чем одним способом Куниш отошел от нормы; вот почему я пишу о нем спустя столько лет.

Таская черную коробку и ее содержимое, Куниш напоминал мне осторожную дворнягу с костью во рту, не имеющую возможности зарыть ее в надежном потайном месте.

Естественно, парни развлекались, обсуждая Куниша и его серебро. Некоторые предполагали, что он подарит его литовской даме, которая, в своем убожестве, предпочтет то, что блестит. Другие предлагали слияние сортов, сплавив серебро без ножевых лезвий. Куниш был против любой белиберды, которую они предлагали. Он хотел сохранить серебро невредимым — набором, в коробке.

Другие парни были слишком хитры, чтобы возжаждать чего-либо столь громоздкого, как набор столового серебра. Нам всегда приходилось путешествовать налегке. За добрых четыре месяца до того, в Сучаве, в Северо-Восточной Румынии, парень по имени Мозер ненадолго стал неотъемлемой частью бочонка с пивом, утащенного с небольшой пивоварни. В конце концов Мозер бросил бочонок. Большинство парней, как они шутливо заявляли, лучше будут лелеять женщин, весящих, скажем, сто килограммов, чем полировать серебро.

Сам Куниш заметил по ходу дела, что черную коробку ужасно трудно перевозить и прятать. Бросив матовый футляр, он увязал серебро по предметам. Все большие ножи в одной связке, маленькие ножи в другой. И так далее.

Даже увязанное в куски ткани, это добро не дало Кунишу больше покоя. Вынужденный заботиться о многих тайниках со связками серебра, он вел себя как белка в горячую пору сбора орехов поздней осенью.

Сразу после того, как он добыл это серебро, Куниша, как я знаю, искушала идея поиграть в контрабандиста. Однако черный футляр не влезал в ящик для снаряжения в задней части башни. Позже одна-единственная из этих связок, засунутая в его тесный отсек механика-водителя, могла, скажем, заклинить педаль сцепления, не давая работать ей и всему танку.

Неизбежно серебряный клад Куниша стал таять. Связок становилось меньше, по крайней мере по одной в день. В конце концов Куниш сохранил только один предмет — огромную суповую ложку, тщательно замотанную и засунутую в нагрудный карман кителя, тоже своего рода черный футляр для его ложки рядом с его возлюбленным П-38.