Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917 Страница 34

Сидоренко и Ефанова отбирают у меня окончательно. Получена телеграмма об «откомандировании немедленно». Ответил, что Сидоренко сейчас же отсылаю, а Ефанова – по выздоровлении. Ничего не поделаешь, раз они так взялись, надо уступать, так как по существу дела с момента утверждения меня командиром полка держать казаков у себя я не имею права. Генерала Павлова, вероятно, уже нет, а новый меня не знает, да и по какой причине он разрешит командиру пех[отного] полка задерживать у себя казаков… он и сам на это не имеет права. Есть у меня причины и другого порядка: делать тут у меня им решительно нечего; три месяца они живут с лошадьми в двух верстах от меня (возле меня нет помещения для лошадей), а что они там по целым дням делают, я и не знаю; самому мне смотреть трудно, а им, как моим людям, не смеет никто и слова сказать… при таких условиях простому человеку можно вконец и на всю жизнь испортиться. Даже офицеры-то их баловали. Они у меня так награждены, что им и в полку плохо не будет.

Сейчас у нас стоят весенние прекрасные дни, тихо и прохладно. Вся прелесть горного климата сказывается в эти дни. Половинная луна добавляет свою дань общей красоте. Я хожу, заложив руки в карманы своей шинели, любуюсь на горы, с которых нервно сбегает снег, и несусь мыслями к той комнате, где на подоконнике лежат солдаты, а возле окна сидит мое гнездо, выводок с маткой, и мне нужны некоторые усилия, чтобы успокоить свое солдатское сердце и сказать ему: «Погоди, не волнуйся и не бейся, тебе еще надо быть холодным, суровым и даже жестоким, пока враг не добит и величие твоей родины не обеспечено…» Но кто-то другой мне говорит: «Не бойся, сердце – сложный аппарат, в нем уживаются суровость и жестокость воина рядом с теплыми и тихими порывами к своему родному уголку»; и я слушаю этот голос, и мысли мои летят ко всем, в комнатку, где на подоконнике лежат солдаты, и мне хочется вас прижать, обнять и расцеловать…

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая Женюра!

Стоит у нас прелестная погода, горный воздух – сама прелесть, снег быстро сбегает. У нас сравнительно тихо, и я потонул в бумагу… Это такой зверь, который не покидает нас и тут. Получил вчера (с письмом от 26 февр[аля]) еще две карточки и любуюсь вами. Особенно удачно выходит Генюша, а на катке хорошо вышла и ты с Кирилочкой. Завтра отсылаю Сидоренко, а по приезде сюда и Осипа… его я удержал пока под предлогом болезни. Не знаю, получим ли мы пасхальные подарки, как это было с рождественскими. Обстановка несколько иная. А солдатишек побаловать не лишнее – заслужили. Что папа с мамой ничего мне не пишут? Как их здоровье?

Обнимаю, целую и благословляю вас.

Дорогая Женюша!

Пишу с головной болью. Вчера взял ванну, а ночью все-таки приходилось выходить к телефонам (проходить надо по двору), и, вероятно, немного прихватило. Вчера отослал Сидоренко, оба всплакнули, а товарищи его (Шпонька, Кара-Георгий) и совсем были расстроены; ездили провожать его за несколько верст. Хотя Сидоренко и был, конечно, не без грехов, но жизнь бок о бок в течение нескольких месяцев, а главное, под огнем, создает привычку и даже слепоту к порокам. Привязался Сидоренко ко мне сильно, и уезжать ему было очень тяжко.

Это письмо или повезет тебе Горнштейн (который едет сегодня-завтра в Петроград), или я дам его почтарю, еще не решил; вероятно, последнему, так как Горнштейн сначала заедет в Екатеринослав, а потом уже в Петроград, и письмо по почте дойдет скорее. Письмо по поводу Платова тебя заволновало, и ты стала даже задаваться вопросом, отчего я стал писать чаще. Это напоминает мне генерала Гуславского, который, благодаря своей трусости, всякое поведение противника обращал к нам не в пользу или в опасность. Начинает враг стрелять, и он, крестясь и что-то шепча, начинает бросать фразы: «Стреляет, уж стреляет… да еще какой огонь!». А если противник замолчит, то он крестится еще сильнее (старается украдкой), начинает нервно ходить, сплевывая в сторону, и мы слышим такие фразы: «Перестал стрелять, совсем перестал… пошел, значит в атаку…»

Это было для нас постоянным праздником и неизменным поводом для шуток и подвохов. В нервах и боязни генерал ничего не замечал, что и составляло пикантность наших шуток. Даже генералу Павлову приходилось иногда нас останавливать, чтобы поддержать репутацию генерала. Так и ты, моя детка, не пишет тебе муж долго, ты начинаешь волноваться: отчего это не пишет, не случилось ли что; начинает муж писать часто, опять волнение: «Отчего это он так зачастил, что-то его беспокоит…» Сейчас я не остановлюсь над этим вопросом, так как решил послать с почтарем, а он скоро едет… Как ни странно, но одной из причин было суеверие… Ты, моя маленькая, одна можешь связать редкое писание с суеверием, одна, которая меня знаешь насквозь. Забавно, что война отозвалась на мне главным образом с этого бока: «три свечки, соль, с правой ноги» и т. п. Все это теперь блюдется мною с большей аккуратностью, чем когда-либо раньше; даже палочка, которую я имею с Городка, и с которой я провел все наиболее опасные бои, и она получила в моих глазах какое-то особое значение. А и палочка-то форменная дрянь: простая, изогнутая… плюнуть, да сломать! […]

Жду Осипа завтра или послезавтра. Каких-то он мне привезет карточек? Твоя, детка, мысль, посылать их систематично, прямо гениальна. Попробуй, напр[имер], снять их в ванне во время купания!

Остается одна страстная неделя, а там и Пасха… Получат ли мои солдатишки что-либо к ней? Вероятно, Роман Карлович уже к вам приехал, и идут разговоры. Голова за писанием как будто стала легче, так что едва ли буду что-либо принимать.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Целуй папу с мамой и знакомых.

Дорогая женушка!

Это письмо Горнштейн бросит в ящик, а другое (от сегодня же) передаст тебе лично по прибытии в Петроград. Он тебе порасскажет про наше житье-бытье, хотя мне и трудно было поговорить с ним из-за постоянных хлопот. Осипа до сих пор еще нет, хотя ты хотела его выслать 9-го во вторник. Не задерживается ли он где со своими посылками? С Горнштейном я пересылаю свою шубу, папаху и еще что-то, что весною мне не будет нужно. С Осипом жду карточки, которые меня страшно интересуют. Что-то теперь говорят по поводу падения Перемышля! Воображаю, как заговорят газеты!

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая Женюша!