Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 34

Решив поработать над тем, чтобы удовлетворить ее требование и доставить мне счастье, я уговорил Дюпре дать бал, за мой счет, в каком-нибудь загородном доме и пригласить на него всех танцовщиц и певиц, имеющих ангажемент в Турине на карнавал. Лишь они должны были танцевать. Танцовщиками должны были быть кавалеры, среди которых распределялись билеты, стоимостью в дукат, и каждый кавалер мог привести с собой одну даму, но эти дамы не танцевали. Чтобы убедить Дюпре согласиться на мой проект и уверить его, что он достаточно много заработает, и что стоимость билетов не сочтут чрезмерной, я сказал, что оплачу ему все, во что ему обойдется буфет и прохладительные напитки, а кроме того, коляски и портшезы, которые он должен будет предоставить всем виртуозкам, участвующим в бале. Никто не должен был знать, что это я оплачиваю расходы. Он обещал мне это и, в уверенности, что много заработает, взялся за это предприятие. Он нашел дом, вполне пригодный для бала, пригласил исполнительниц, изготовил пятьдесят билетов, которые распространил за три или четыре дня, и выбрал день, когда в Турине не было спектаклей. Только Агата и ее мать знали, что я являюсь автором этого проекта и по большей части несу на себе расходы; но на следующий день после бала весь город знал об этом.

Агата, сочтя, что у нее нет платья, в котором она могла бы блеснуть, заказала его под руководством Дюпре, что я с удовольствием оплатил. Она пообещала танцевать контрдансы только со мной и вернуться в Турин в сопровождении Дюпре.

В день, когда должны были давать бал, я обедал у Дюпре, чтобы присутствовать при получении ею своего платья. Платье было из лионской ткани производства этого года, с совершенно новым рисунком, но отделка, стоимости которой Агата не представляла, была из алансонских кружев. Р., которая пришивала их на платье, получила распоряжение ничего не рассказывать, как, впрочем, и Дюпре, который хорошо разбирался в кружевах. Когда настал момент выезжать, я сказал ей, что серьги, которые у нее в ушах, не соответствуют остальному наряду. Дюпре сказал, что они, действительно, некрасивы, и что это огорчает. Мать сказала, что у дочери нет других.

— У меня тут есть, — сказал я, — подвески из стразов, которые я могу вам предложить. Они очень блестящие.

Я достал из кармана как бы случайно оказавшиеся там ушные подвески, что были в шкатулке, которую м-м д'Юрфэ предназначала юной графине Ласкарис, своей племяннице. Я достал их, и их нашли очень красивыми. Дюпре сказал, что они очень тонкой работы. Я вдел их в уши Агате, она посмотрелась в зеркало и, любуясь блеском, заявила, что ничто не могло бы сравниться с их игрой. Я ничего не сказал.

Они все отправились на бал, а я пошел к себе, где велел себя причесать и, надев красивый камзол, который Пернон заказал у мастера, явился на бал, который застал в разгаре. Я увидел Агату, которая танцевала менуэт с лордом Перси. Он был сыном герцогини Нортумберлендской, много тратил, но по-глупому.

Я увидел самых прекрасных дам Турина, которые, будучи лишь зрительницами, могли воображать себе, что бал дан специально для них. Я увидел всех иностранных послов, среди которых был и г-н де Шовелен, который сказал мне, что на этом прекрасном празднике не хватает только прекрасной гувернантки, что была у меня в Золотурне. Я увидел маркизу де Прие и маркиза, который, не затрудняя себя танцем, сидел за игрой в «пятнадцать», и напротив него его любовницу, сидящую рядом с невежливым игроком, который не давал ей заглядывать в свои карты. Она увидела меня и сделала вид, что не узнает. Шутка, которую я сыграл с ней в Эксе, не была забыта. Менуэты кончились, Дюпре объявил контрданс, и я с удовольствием увидел шевалье де Вилль-Фалле, встающего воглаве с моей Кортичелли. Я пригласил Агату, которая отбилась от милорда Перси, сказав, что ангажирована на весь вечер. Она, смеясь, сказала мне, что все приняли ее подвески за настоящие, и она соглашалась с этим.

После контрданса все отдали должное мороженому, затем танцевали второй контрданс, затем — менуэты, и те, кто захотел поесть, направились к изобильному буфету, где я заметил, что Дюпре не поскупился. Пьемонтцы, большие любители посчитать, говорили, что Дюпре должен был много потратить, потому что шампанское лилось рекой.

Нуждаясь в отдыхе, как и я, Агата села рядом со мной, и я говорил ей о своей любви, когда подошла м-м де Шовелен с иностранной дамой. Я поднялся, чтобы освободить ей место, и Агата сделала то же, но она заставила ее сесть рядом и похвалила ее платье и особенно ее гарнитур. Иностранная дама оценила игру подвесок и высказала сожаление, что эти камни по истечении некоторого времени потеряют свой блеск, но м-м де Шовелен сказала, что они никогда его не потеряют, так как они настоящие, в этом нет сомнения; она расспросила об этом Агату, которая, не осмеливаясь заявить, что они настоящие, сказала, что они из стразов, и что это я их ей дал. Мадам на это рассмеялась и сказала, что я ее обманул, потому что не одалживают подвесков из поддельных камней. Агата покраснела, а я не говорил ни да ни нет, и, чтобы наказать м-м де Шовелен, танцевал менуэт с Агатой, которая танцевала его превосходно. Мадам сказала мне, что вспоминает все время, как мы танцевали вместе в Золотурне, и что мы еще будем танцевать в ее отеле на день Королей. Я поблагодарил ее глубоким реверансом.

Мы танцевали контрдансы до четырех часов утра, и я возвратился к себе после того, как увидел, как Агата уехала вместе с Дюпре и своей матерью.

Назавтра я был еще в постели, когда объявили об этой матери, которая настойчиво испрашивала чести со мной говорить. Я пригласил ее войти и, предложив сесть рядом с собой, предложил шоколаду. Позавтракав и оставшись со мной наедине, она достала из кармана серьги, которые я одолжил ее дочери, и сказала, смеясь, что пришла мне их отдать; но что зашла к ювелиру, и он предложил ей за них тысячу цехинов. Посмеявшись и взяв у нее серьги, я сказал, что ювелир сошел с ума, и что она должна была поймать его на слове, так как серьги стоят не более четырех луи, и стал болтать с этой красивой мамашей, так, что продержал ее у себя целый час, обменявшись с ней самыми нежными знаками внимания. После всего мы оба были слегка удивлены, и она спросила у меня, смеясь, должна ли она дать отчет своей дочери, каким образом я объяснился по поводу своей к ней любви.

— Я люблю вас обеих в равной степени, — сказал я ей, — и, по крайней мере, если бы не сложился у нас такой тет-а-тет, думаю, было бы трудно представить, что между нами произошло то, что произошло сейчас. Единственное, о чем я вас прошу, это не противиться такому же счастью, о котором я мечтаю, по отношению к Агате, которую я обожаю.