Олег Иконников - Большая Медведица Страница 35

— Спасибо, Семеныч!

— Женька, ты не в курсе, че Олега один всегда в баньке плещется?

— Не а, — потер прихваченные морозом уши поваренок.

Может, привычка?

Он ошибался. Святой просто боялся, что его синюю шкуру увидит кто нибудь из рабочих, судимых в артель не брали.

Оттаяв в парной, он напился кофе, взял сухой паек и почти враз с начальником нырнул в журчащую выхлопной трубой «верблюдицу».

— Не сломаемся по дороге, Олег?

— На мази все, Игорь Николаич, сами знаете, я каждый болтик в эту конягу своими руками вкручиваю.

— Ну ладно. Сначала на дробилку давай, посмотрим, что там у них творится.

Экскаватор грузил «БЕЛАЗы» камнями, те высыпали их перед приемником дробилки, кучу эту сталкивал туда бульдозер и могучие жернова железяки, не напрягаясь, глухо молотили их в щебень. Непогода вкалывать не мешала. Пользуясь тем, что начальник ушел в вагончик к чаюющим бичам, Святой подогнал машину вплотную к на минутку заглохнувшему экскаватору и опустил боковое стекло.

— Мишаня, ты че без кабины нагребываешь?

— А когда ее мастырить, некогда, — простужено откликнулся тот.

— Сука эта, кивнул он на дробилку, — сутками трещит, проклятущая.

— Ты словно снеговик, хоть бы толью прикрылся, что ли или шапку одел. Околеешь ведь.

— Мне не женатому один хрен, когда боты заворачивать, — отряхнул Мишка кожаную кепку.

— У тебя — то как?

— Ништяк!

— Куда намылился, на ночь глядя?

— В Аренцехой.

— Че там потерял? — попытался он прикурить.

— Шефу поблукать захотелось.

— Вон он, бредет, легок на помине. Счастливого пути!

Фосфорические стрелки часов вездехода показывали пятнадцать минут шестого, когда с врубленным передним мостом он, осторожно выхватывая круглыми фарами из темноты, следы тракторов, припорошенные снегом, продирался сквозь тайгу. Прогоняя смеживающий ресницы сон, Грибов свернул с литрового пластмассового термоса крышку и плеснул в нее кофе.

— Не тормози.

На сене, подрагивал телом и, подняв настороженные морды, лежали красавцы псы.

— Извини, Николаич, но давить их я не буду.

— Любишь собак?

— Допустим.

— Волки это. Поехали, или ты на улицу сиганешь разгонять их?

— Светать еще и не собиралось, когда «верблюдица» наконец замерла в прямоугольнике трех полузасыпанных старым и свежим снегом вагончиков на полозьях. Шеф выпрыгнул в сугроб и, разминая затекшие в унтах ноги, пару раз присели.

— Пошли, Олег, перекусим.

За прокопченным стеклом керосиновой лампы слабо чадил фитиль, бросая тени на маленькое, грязное помещение лесной столовой. На дырявых мешках с картошкой валялось сырое мясо, а на буханке сухого хлеба стоял махонький, перемотанный черной изолентой транзистор и пищал по «Маяку» последние новости. Тесно окружившие его старатели швыркали пустой кипяток, заварка кончилась неделю назад. На базе же общепит блестел, как котовы яйца и не было такого, чтобы бичи мяли хлеб без масла.

— Срань господня, что тут за бардак? — притопнул, сбивая таившую на унтах порошу Грибов.

— Где повар?

— Я вроде, — скребанул пятерней щетину пузатый мужик, — а че?

— Почему людей, как положено не кормишь, тебе за что деньги начисляют?

— А че им надо? Вон картоха, мясо. Пусть жарят, а ты не шумел бы, новости мешаешь слушать.

— Ты, урод, — вмешался в разговор ставивший на газовую печку чайник Святой, если пахать не хочешь, собирай чемодан и вали отсюда. Хряк медленно оторвал зад от колченого табурета и недобро блеснул узкими щелками бухих глаз.

— Заткнулся бы ты, паренек.

Левой рукой Олег пробил ему печень, а правой смачно снизу вверх хукнул по отвисшей челюсти.

— Это в кино, дядя, пасти рвут и моргалы выкалывают, а в жизни я вас, блядей, вот таким макаром переворачиваю. Гоните вы, мужики, этого козла из бригады. Руки мозолите и голодные сидите — пнул он по ожиревшему рылу валяющегося под перевернутым столом пузана и вслед за начальником шагнул в подвывающие ветром утренние сумерки.

Почти такой же паршивой ночью, какой и покидал базу, спустя двое суток вездеход вернулся назад. Святой, похлопал дремлющего шефа по плечу, возвещая о прибытии домой и, не глуша чихающего мотора, уставший бездорожьем, побрел в барак. Переодевшись, сдернул с веревки сохнущее в кухне банное полотенце, взял припустил в манящую дымком трубы баньку. Поддав ковшом на раскаленные камни, растянулся на верхней полке парнушки, потом исхлестал себя облупленным березовым веником и, полузадушенный мокрым паром, выскочил в моечный зал. Главный механик, мыливший лысоватую голову, перед которым нежданчиком нарисовался татуированный Олег, слегка опешил.

«Все, врюхался», — окатил себя холодной водой Святой.

— Ты че, сидел что ли?

— Маленько.

— Сколь?

— Червонец.

— Ни че себе маленько, а за какие грехи?

— Магазин выхлопал.

— И все?!

— Но-о.

— А че так много вмонтировали?

— Восемьдесят девятая, часть третья. Кража государственного имущества свыше двух с половиной тысяч рубликов наказывается от шести лет тюряжки и аж до вышака.

— Ясненько, — стал промывать щипавшие мылом и без того воспаленные глаза механик.

— Анатолий, не растаскивай по участку, что я судимый?

— Ты за кого меня держишь, я с измальства глух и нем. Вены-то пошто резал, с жиру, поди?

— Человека подкармливал, тот на голодовке сидел.

— Как это? — перестал шаркать вехоткой по курчавой груди механик.

— Осколком стекла вскрылся и нацедил ему алюминиевую миску крови, грамм пятьсот примерно. Он выпил половину, а другую поджарил и слопал.

— Может быть, и в натуре главный механик артели был глух и нем, но бичи каким-то другими каналами узнали, что этот фиксатый балагур, молотящий по вечерам кулаками мешок, набитый землей, жизнь повидал. Однако ничего страшного не произошло. Вкалывал Святой, как надо. Не прогуливал, не бухал. Одним словом трудовую дисциплину не нарушал, а Аранцехойская история, выплывшая наружу, только сыграла ему на руку и до этого уважавшая его босота, относиться к нему стала еще лучше.

Ощутимо, но незаметно, улетели в прошлое весна с летом. От работы на износ по восемнадцать часов в сутки к концу сезона Олег устал и, хотя отпахал положенные уставом двести десять трудаков, в отпуск уйти никак не получалось.

— Игорь Николаич, отпусти меня домой. В глазах метелит, расшибусь где-нибудь на дороге.

— Не, убьешься — дети ждут тебя, не дождутся. А если серьезно, то потерпи, Олег до первого снега. Бичей на каникулы спровадим и вместе свалим. Я, между прочим, тоже домой хочу.