Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости Страница 35

— А кто же тебя рекомендует? — под конец спросил он.

— Я могу за него поручиться, — ответил я.

— А вы кто же будете? — смерил меня подозрительным взглядом купец.

— Писатель — Горький.

— Таких нам ненадобно, — сказал купец и отвернулся.

На другой день Александра Аркадьевна жаловалась Л. И. Елпатьевской:

— Пришел чай пить, а потом взял да всех нас неизвестно за что и обругал: ничего не делаете, только сидите да разговоры разговариваете…

— Да, да, — сочувственно кивала головой Людмила Ивановна.

В последующие дни я часто встречалась с Алексеем Максимовичем. Каждое утро я ходила на набережную в кондитерскую Верне, за сдобным хлебом, который любила к кофию Александра Аркадьевна. На поплавке против кондитерской в это время обычно сидел Алексей Максимович. Если он был один, то подходил ко мне, и мы вместе шли обратно к «Джалите».

— Едите вы эти кондитерские булки, разве это хлеб… Настоящего хлеба вы, пожалуй, и не пробовали, — сказал мне в одну из встреч Алексей Максимович. — А знаете ли вы, как пекут хлеб?

— Нет.

— Вот видите, ничего-то вы, милая девица, нужного и полезного не знаете и таким несмышленышем, пожалуй, и замуж выйдете. На всякий случай запомните, может, и понадобится, — сайки пекут вот как… — И обстоятельно, щеголяя знанием дела, рассказал мне, как пекут сайки.

Однажды около двенадцати часов дня в «Джалиту» еще раз пришел Алексей Максимович. Я сообщила ему, что Александры Аркадьевны нет дома, но она скоро должна вернуться из водолечебницы.

— Да я совсем не к ней, а к вам пришел, — сказал Алексей Максимович, не находя нужным, согласно принятым правилам, выразить сожаление по поводу отсутствия хозяйки дома. — Пойдемте со мной в магазин Пташникова, там выставлены в витрине очень красивые материи. На днях приезжает моя жена — Екатерина Павловна, и я хочу купить ей на платье. Помогите мне выбрать. Я не женщина, — Алексей Максимович забавно сморщился и ребром ладони провел по усам, — могу купить что-нибудь такое, что ей не понравится, а мне будет обидно.

— Но я-то уж совсем не знаю, что понравится вашей жене. Я никогда не видала Екатерину Павловну, не знаю, какая она. Должна же я знать, какой цвет она любит и какая материя будет ей к лицу.

— Какая Екатерина Павловна? — медленно, точно в раздумье, повторил Алексей Максимович. — У Екатерины Павловны прекрасные длинные волосы, и глаза у нее темно-зеленые, как у русалки. Она легкая и стройная и часто кажется мне девочкой-подростком. Когда я устаю писать, то беру ее на руки и как ребенка ношу по комнате…

Алексей Максимович немного помолчал.

— Что же, пойдемте, — поднялся он.

— Пойдемте.

Но материи мы не купили. Мне удалось уговорить Алексея Максимовича подождать с покупкой до приезда Екатерины Павловны.

Через два дня Горький уехал в Севастополь встречать Екатерину Павловну с маленьким Максимом, и в Ялте мы больше с ним не виделись.

Осенью 1899 года, когда Горький впервые приехал в Петербург, Александра Аркадьевна пригласила его к себе. По этому случаю вечером 17 октября у Давыдовой собрался весь известный литературный круг Петербурга. Из Царского Села на Лиговку приехал и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Александра Аркадьевна знакомила Горького с некоторыми из старых литераторов. Другие подходили и знакомились сами.

За столом во время ужина Горький тоже сидел рядом с хозяйкой дома. Вид у него был усталый.

Начались приветственные речи. Алексей Максимович исподлобья смотрел на оратора. Он все больше и больше хмурился и, чувствуя себя неловко, раздражался. Терпение его, наконец, лопнуло, он встал и, ни к кому не обращаясь, поблагодарил за незаслуженное, по его мнению, внимание и похвалы. Закончил он свою краткую речь словами:

— На безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Фома — дворянин{47}.

Речей больше не последовало. Все молча переглянулись. Мамин расхохотался и громко сказал: «Ну и молодчина!»

Этот вечер потом долго вспоминали в нашем доме.

— Давно собирался познакомиться, поговорить как следует с вами, — крепко пожимая руку Александру Ивановичу, сказал Горький. — Все как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя я знаю вас давно. Читал «Молоха», очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете «Жизнь и искусство»{48} и тогда же советовал пригласить вас в «Самарскую газету»{49} и даже прочил в редакторы.

Через месяц Константин Петрович обещает выпустить ваш первый том. Отчего вы не включили в него «Олесю»?

— Видите ли, Алексей Максимович, это моя ранняя, еще незрелая вещь. «Наивная романтика», — как сказал Антон Павлович. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.

— Напрасно согласились. Первая книга — первая ступень творческого развития писателя. Он еще молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. «Олеся» войдет в ваш второй том, я буду на этом настаивать. А что вы пишете сейчас?

— Пока только рассказы. Приступить к роману не решаюсь. Это слишком большая задача, для которой я еще не чувствую достаточных сил. Но тема романа не дает мне покоя. Я должен освободиться от тяжелого груза моих военных лет. Рано или поздно я напишу о нашей «доблестной армии» — о наших жалких, забитых солдатах, о невежественных, погрязших в пьянстве офицерах.

— Вы должны, скажу больше, обязаны написать о нашей армии. Кому как не вам сказать о ней всю правду?.. У вас громадный материал и большой художественный талант. Завтра мы продолжим наш разговор. Это будет длинный разговор. Если не возражаете, вы посвятите меня в план этой работы и разрешите мне, как старшему товарищу, дать вам несколько советов. Приходите ко мне утром пораньше. Константин Петрович позаботится о том, чтобы нам не помешали.

Вошел Бунин и тотчас же вслед за ним оба редактора «Мира божьего» — Батюшков и Богданович. Начался общий разговор.

За обедом Горький заговорил с Батюшковым и Богдановичем о своих планах преобразования «Знания» в крупное издательство, решении издавать не только много научных книг, но и современную художественную литературу, в первую очередь молодых писателей-реалистов.

— Пошла нынче мода на символистов и богоискателей. Слышал я, что с будущего года они начинают свой журнал «Новый путь». Поглядим, какой-такой новый путь они нам укажут, — иронически произнес Алексей Максимович.

— Мы с Константином Петровичем сразу двинем вас большими тиражами, — обратился Горький к Бунину и Куприну. — Настоящих хороших книг для широких демократических кругов читателей не хватает. А вы, молодые писатели, до сих пор писали слишком мало — через час по ложке, и знают вас только интеллигенты — подписчики журналов. Надо, чтобы узнал и полюбил вас — всех вас, молодых талантливых писателей — новый громадный слой демократических читателей.